Дом учителя

Валя изо всех сил давила на рычаг мощности своего гипнотического излучателя. С очаровательной шаловливой улыбкой, придерживая руку Юры на своем плече, заговорила о том, что во все времена были женщины бальзаковского возраста, которые делали счастливыми мужчин много их младше. Вспомним Францию. Диана де Пуатье стала фавориткой двадцатилетнего дофина, когда ей было сорок лет и оставалась ею два десятилетия до смерти короля. Мадам де Ментенон была няней детей Людовика Четырнадцатого и стала его тайной женой, после смерти официальной супруги, в сорок восемь лет. Прожила почти до девяноста лет, до последнего была окружена толпой поклонников. Можно еще привести примеры из близких нам времен…

– Не надо примеров, – перебила Анна Аркадьевна. – Счастье не в том, что есть такие женщины. Беда в том, что есть такие мужчины.

Юра дернулся и хотел вырваться из Валиного захвата, но передумал, в его взгляде появился вызов.

– Мальчик? Мой мальчик? – проворковала Валя, задрав голову.

– Этот мальчик не пропадет, – сказала Анна Аркадьевна.

Скандальная баба, что жила внутри Анны Аркадьевны, иногда вылезала во время ссор с мужем, по сравнению с той, что сейчас появилась на свет, была образцом воспитанности, прекрасных манер и культурной речи. Эта вторая баба не знала удержу, сыпала обвинениями, не заботясь подбором слов, даже наслаждалась, используя грубые и вульгарные. Баба-обличительница не жестикулировала, не размахивала руками, не выказывала попыток заехать по лицу своей противнице, но ее слова были хуже любых пощечин.

Валя отскочила от Юры, за ее спиной на стене висело зеркало, в котором Анна Аркадьевна видела себя – говорящую скульптуру, разевающую рот куклу, внутри которой кто-то включил магнитофонную запись с отборными проклятиями. Кукла-баба подчеркнуто ясно, едва ли не по слогам, произносила выражения вроде: гадина, мерзкое животное, подлая змея.

Оскорбления перемежались фактами, о логике Анна Аркадьевна сейчас, конечно, не заботилась, она вообще не понимала, кто говорит ее голосом, откуда взялась эта баба-кукла.

Анна Аркадьевна говорила про Мишу-наркомана. Про Игоря, который его лечил, вкалывая как проклятый, а вы с Андреем ни копеечки. Про то, что у Игоря семья, дети, твои, подлая развратная баба, внуки, а он, Игорь, – в Сибирь с Мишей, надеется вылечить брата, спрятавшись в тайге. Как будет жить твоя невестка и внуки-близнецы здесь, в Москве? Ты скачешь из постели в постель, бешеная матка покоя не дает, о лаврах французских фавориток мечтаешь. Да ты просто старая шлюха! Сексуальная маньячка. Нет у тебя ни совести, ни чести, а есть только похабный зуд между ног. Тебе жалко времени потратить на родных сыновей! Ты, возможно, единственная могла бы спасти старшего сына и облегчить непосильную ношу, которую взвалил на себя твой младший сын. Вместо этого ты снимаешь мальчиков у почтовых ящиков. Как я тебя ненавижу! Ты как та, как ее… гусеница, бабочка, жучок… ты ж у нас биолог… которая совокупляется и одновременно поедает партнера. Мужчины, женщины – в данном аспекте неважно. Ты меня столько лет жрала и впрыскивала наркотик удовольствия! Врала мне, что муж тебя бьет. Я верила. Страдала, Илья запрещал вмешиваться. Что? Что ты там вякаешь? Илья тебя давно распознал, он тебя ненавидит как нечто отвратительное и вредное, как глистов. Ты большой глист, обернутый женской плотью. Вползаешь в душу и жрешь, жрешь…

«Слишком много повторов слова “жрешь”», – сказал кто-то трезвый, проснувшийся в сознании Анны Аркадьевны. Наверное, он перегрелся и потребовал закончить выступление.

Анна Аркадьевна задохнулась от нехватки воздуха и жажды. Заливал пот: волосы прилипли к черепу, по спине текли горячие капли, ступни, несколько минут назад ледяные, теперь ерзали на стельках как на горячем масле. Очень хотелось пить, но попросить стакан воды значило выказать слабость. Просить – всегда слабость.

Схватилась за горло, выскочила на улицу.

Пыталась идти ровно, но ее шатало, несколько раз споткнулась, зачерпнула пыль. Очнувшийся голос разума спорил с бабой-скандалисткой, которая не хотела сдаваться.

– Ай-ай-ай! Как не стыдно? Ты вела себя недопустимо! Ты ли это?

– А кто ж еще? Хоть раз в жизни высказаться. Имею право!

– Нет, не имеешь. Вспомни маму. Когда она после ссор извинялась перед папой, то говорила, что это была не она, а какая-то другая она. И ты думала, чтоб тебе, мама, не заткнуть эту другую, не удавить навеки?

– Однажды я ей так и сказала. Мама ответила, что я ничего не пониманию, а то, что она бросала папе в лицо, чистая правда.