Был ее день рождения. Друзья приготовили сюрприз: длиннющий лист от пола до потолка, склеенный из агитпроповских плакатов. На их оборотах нарисован пьедестал с лесенкой надписей:
Потом на кухне, когда Анна Аркадьевна колдовала над горячим, помогающая ей Валя участливо спросила, не обиделась ли она.
– Чему?
– Тебе тридцать исполнилось, а изображают каменной статуей.
Когда гости ушли, Анна Аркадьевна сняла плакат, была бы печка, сожгла бы в огне. На следующий день в учительской Валя спросила, почему она хмурая.
– Если в тридцать лет я уже монумент, то что буду представлять собой в сорок, пятьдесят? Засиженный голубями памятник?
– Анечка! – ласково погладила ее по плечу Валя. – Жили бы мы в славные прошлые века да были бы дворянских кровей, на твоем родовом гербе, знаешь, какой девиз имелся бы? «Милосердие и здравомыслие».
Вот так Валя умела: легко толкнуть тебя в пропасть, а потом подать руку и также легко вытащить. Причем смертельный полет вниз ты считала абсолютно заслуженным, а возвращение на поверхность ее, Валиным, благородным великодушием.
– Вспомнила наш плакат? – спросил Андрей. – На моей памяти и при скудных знаниях, только у Екатерины Великой в Питере есть подобный. Мы-то и хотели сначала под тот монумент себя изобразить. Фотоколлаж: наши тела как пьедестал. Но потом кто-то разумно предостерег, мол, Илюха начнет отстреливать из табельного и охотничьего оружия личности в пьедестале. Аня? – без паузы спросил он. – Ты считаешь, что я могу, вправе… после всего, после моей подлой трусости, войти, вклиниться, помогать…
– Наилучший момент, – перебила его мямлинье Анна Аркадьевна. – Кстати, девочки-подростки обожают возиться с малышами.
– Алена, моя дочь, обожает! Она им кем приходится? – у Андрея то стихало волнение, то снова вспыхивало. – Бабушкой?
– Дурачок! Ты Сене и Вене, в миру Чуку и Геку, – полноценный дедушка. Алена, твоя дочь, – единокровная сестра Игорю и Мише.
– Понял. Обыкновенная тетя.
– Однако твоя новая молодая жена невольно стала бабушкой. Как она к этому отнесется?
– С пониманием и даже с радостью. Она очень хороший и добрый человек. Ситуация с моими мальчишками ее тоже беспокоила. Как-то спросила, если я от сыновей отделился, то смог бы, случись что, и Алену бросить? Я оскорбился, больше к этой теме мы не возвращались.
– Вероятно, твоя жена думает, что, как это бывает при разводах, дети остались с мамой, фактически и фигурально. Но Валей там и не пахнет.
– Как и мной. Аня, скажи, мои мальчики… Они тебе объяснили, почему со мной… почему у нас так…
– Нет! Твои мальчики, Андрей, никогда, никому, ни в какой ситуации не станут рассказывать про плохих папу и маму. Это ниже их достоинства.
– Воспитанного без моего участия? – Андрей шмыгнул носом, опять предавшись самобичеванию.
Наверное, ему хотелось, чтобы Анна Аркадьевна принялась разубеждать, говорить что-нибудь утешительное, вроде того, что многие качества закладываются в детстве. Однако ей претило и врать, и резать правду. Она считала, что мальчики Казанцевы, Игорь определенно, Миша под вопросом, стали такими, какими ей показались, не благодаря, а вопреки.
– Ты давно видел Валю? – спросила она. – Вы общаетесь?
– Очень давно не слышал и не видел. Свят, свят, благодарение Всевышнему!
Анне Аркадьевне не понравилось, как Андрей брезгливо открестился. Валю нельзя просто выдернуть из их прошлого, из их молодости, значит – из взросления детей, которые были по сути общими. Забавные воспоминания, которым Андрей предавался вначале, могли быть просто игрой на публику.
Он опять стал говорить про свою новую семью. Не догадывался, не предполагал, не мечтал, что дом может быть теплым, отношения ровными, без надрывов, диких ссор и бурных примирений. Конечно, у них есть сложности, проблемы, как без них, но в целом он счастлив. Пусть Аня не думает, теперь он не будет по-настоящему счастлив, пока с сыновьями все не войдет в нормальное русло.
– Я не твоя ходячая совесть! – жестко произнесла Анна Аркадьевна. –
– Ты разбудила мою совесть. Спасибо тебе!