Дом учителя

По шоссе в обе стороны мчались машины. Пустыри, стройка, раскуроченные обочины, ни магазина, ни продуктовой палатки, а пить хочется отчаянно.

Ее догнал Юра, взял за локоть:

– Анна Аркадьевна!

Он был в тех же шортах, но футболку надел.

– Не желаю тебя видеть!

– Да, конечно, – не опустил ее руки. – Только мне кажется, вам плохо.

– Мне отлично! Убирайся! Господи! Как хочется пить! Где тут найти воду?

– Понял. Подождите здесь.

Он подвел ее к штабелю бетонных плит, усадил. Вышел на дорогу и принялся размахивать руками. Остановился черный автомобиль, водитель опустил стекло, Юра склонился, что-то сказал, водитель протянул в окно пластиковую бутылочку. Сразу не уехал, что-то спрашивал в спину Юре.

Он оглянулся:

– Всем нормально. Спасибо, мужик! Двигай.

Анне Аркадьевне показалось, что вода из бутылочки, к горлышку которой она приникла, не сразу поступила вовнутрь, а будто через препятствие, размочив сухие перепонки. Но уж когда большими глотками-порциями полилась вниз, наступила благодать.

– О! – выдохнула Анна Аркадьевна, оторвавшись от бутылочки. – Блаженство!

Юра сел рядом:

– Вам лучше?

– Значительно. И в твоих услугах я больше не нуждаюсь.

Достала телефон, чтобы вызвать такси. Увидела, в открытом мыске босоножек свои грязные пальцы. Она вся грязная: потная, липкая, забитая пылью – внутри и снаружи.

– Вы меня презираете? – спросил Юра. – Я вас никогда такой не видел.

– Я сама себя такой никогда не видела. Такси прибудет через пятнадцать минут, – прочитала Анна Аркадьевна сообщение на телефоне. – Я предпочла бы провести их в одиночестве. Спасибо за воду!

– Вы меня презираете? – повторил он вопрос.

– Мальчик…

– Я вам всем не мальчик! – зло перебил Юра. – Давно не мальчик. Я ведь не знал про ее сыновей и вообще.

– Надо тебя пожалеть? Но ведь ты, как только что заявил, давно не маленький мальчик. Твое общество не доставляет мне удовольствия, оно мне в тягость. Чего ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы вы меня уважали! Именно вы!

Не прощаясь, он повернулся и двинулся обратно. Анна Аркадьевна смотрела, как он удаляется. Сначала быстро шел, потом побежал. Куда, к чему ты прибежишь, мальчик?

13

Она болела. Но ничего у нее не болело: ни спина, ни желудок, ни голова.

Люди с осколками снарядов в теле, с доброкачественными опухолями размером с яблоко, с аневризмами могут жить долго и умрут не из-за этих лишних включений в организм. Так и душа, то есть сознание, подсознание, или как это все вместе называется. В нем тоже могут быть несмертельные капсулы. Только говорится, что надо облегчать душу – выплескивать из нее лишнее. Какая ерунда! Душа – это помойка что ли, мусорная свалка? Анна Аркадьевна выплеснула то, что сидело где-то глубоко, в твердой капсуле, жить не мешало, и в итоге отравилась так, что стало тошно до крайности. Все болело и ничего не болело. Это была не депрессия, как посчитал Илья Ильич, когда забрал Анну Аркадьевну, вялую и безучастную, из Москвы. Это было отвращение к себе.

На вопросы мужа отвечать не хотелось, но и отмахнуться было нельзя.

– Наговорила лишнего. Как в пословице, дурак на языке повесился. Давай без подробностей, противно вспоминать.

Илья Ильич спросил, в какой супермаркет заедут за продуктами в преддверье гостей. Анне Аркадьевне было жутко представить людный магазин, бесконечные полки-стеллажи-прилавки, тележки, которые они нагружают, очередь в кассу, на даче все это надо разбирать, сортировать, мариновать мясо, варить головы лосося на заливное… Только не сейчас! И гостей: любимых, веселых, дарящих заряд бодрости – тоже не надо. Потом, позже. Когда будут силы. Если они вообще будут.

Анна Аркадьевна вспомнила, как маленький Лёня говорил:

– Когда болеешь, то хочется ничего не хотеть.

Это было точно про ее нынешнее состояние. Залечь на диван, укрыться пледом с головой, никого не слышать, не видеть, ничего не делать, не хотеть, не есть, не пить, не дышать.

Сначала Илья Ильич отнесся к ее хандре с пониманием, сочувствием и заботой, но через несколько дней эти замечательные проявления великодушия стали заметно таять. Ему не требовалось ее хозяйское участие, он прекрасно без жены обходился на даче. Илья Ильич решил, что деятельной и активной Анне Аркадьевне вредно залеживаться. Вылежит невесть что. Если сама не может себя растормошить, должен вмешаться он.