Дом проклятых душ

Гав таращился на нее испуганно, и Маша подумала, что его напугали эти слова, а может быть, их просто не понял, не в силах был осмыслить… смысл этого взгляда она поймет потом, позже… а затем глаза пса стали прежними: ласковыми, преданными и в то же время печальными. Он еще раз лизнул Машину руку, а затем метнулся к двери – и исчез.

Маша хотела крикнуть, позвать его, но побоялась разбудить Горностая.

Зачем приходил Гав?

Маша огляделась, да так и ахнула, увидев валяющийся на полу шарфик – свой шарфик, потерянный… когда? Вчера? Лет сто назад?.. Ну, словом, в тот день, когда она впервые ворвалась в дом Донжи, чтобы выскочить из него на Почтовом съезде. Гав нашел его по запаху, то-то он так блаженно принюхивался к Машиному карману, когда там лежал этот шарфик!

Маша потянула взять шарф и заметила, что под ним что-то лежит… какой-то скомканный лист бумаги с оборванным краем…

И, еще даже не коснувшись его, поняла, что это!

Осторожно расправила листок. Казалось, она касается лепестка цветка, долго-долго пролежавшего между книжных страниц, и надо быть необыкновенно осторожной, чтобы драгоценный листок не рассыпался в прах.

Ну да, уже знакомые кроваво-красные буквы! Вот, значит, что так долго писал Донжа: «…да дѣицу мою волѣю пришедшаю». Весь текст, получается, должен выглядеть так: «на двѣ его головы да дѣицу мою волѣю пришедшаю».

Говоря нынешним языком, «на две головы его и девицу мою, волею пришедшую».

Две головы Горностая и… что за девица его, Донжи? Глафира? Марусенька?

Нет.

Нет!

Вспомнились слова Марусеньки: «В тебе ведь тоже кровь Донжи… Дочка Ефимовны с ним согрешила. А ты думала, почему Завитую эту нашла, почему дом видела, почему в него входить могла?»

Так ведь это она девица Донжина – она, Маша Миронова! Это про нее сказано в заклятии! Уж, наверное, чернобородый колдун был уверен, что никогда в жизни ни одна из его внучек, правнучек и праправнучек не притащится в Завитую в поисках заклятых сокровищ, да и второго Горностая он вряд ли мог себе представить!

Он наложил на свой клад заклятие невозможное, немыслимое, неисполнимое, а между тем все слагаемые сошлись идеально, как нарочно, как по заказу! Ну ладно, Горностая сюда затащила Глафира, а ее, Машу, кто заставил искуситься любовью и самой сунуть голову в петлю?!

– Да она же, Глафира, – раздался рядом голос, и Маша узнала Марусеньку. – Она же и заставила. А ты жалеешь, никак?

– Нет, – качнула Маша головой и взглянула на старуху.

Та улыбнулась:

– Верю! Ни о чем не жалей и ничего не бойся. А теперь одевайся-ка поскорей да буди мужа своего.

– Да он мне еще не муж, – пожала плечами Маша.

– Зато ты теперь не девица, – бросила Марусенька с усмешкой.

Маша уставилась на нее, приоткрыв рот.

– Муха залетит, – строго сказала Марусенька, и она закрыла рот.

– Это ты… Это ты нарочно… – пролепетала Маша. – Нарочно сделала!

– А то, – ухмыльнулась Марусенька.

– Хороши сестрички, – простонала Маша, хватаясь за сердце, так тяжело стало ей вдруг. – Лихо вы нами распорядились. Глафира заставила меня в Горностая влюбиться. А ты, ты заставила его влюбиться в меня. Нет, не влюбиться, а… – Слова не шли с языка, она только руками в отчаянии взмахнула. – Но потом, когда он проснется, но завтра… вдруг он обо мне и думать не станет?!

– Вот уж думать не думала, что у Ефимовны-умницы такая дуреха через века уродится! – чуть ли не рявкнула Марусенька. – Одевайся, сказано! Да еще раз в бумагу глянь, где сказано про девицу Донжину. А ты, говорено было, не девица. Это значит что?! Это значит, что не сбудется заклятье. Но Пашка этого пока не знает. Не вздумай ляпнуть ему! Ушки на макушке держи да похитрее будь. Тогда спасетесь.

– Ты же обещала нас вывести отсюда! – в отчаянии воскликнула Маша.

– Кабы я вас увела, Пашка вас непременно бы настиг. Он не отступился бы. А теперь, когда все меж вами содеялось, вы от него ускользнете. Только не зевайте!

Марусенька быстро обняла Машу, потом подобрала с полу одежду, которая валялась на полу, и подала ей:

– Не медли. И буди своего-то! Да, вот еще что возьми.

Марусенька подала ей коробок спичек.

– Зачем? – удивилась Маша. – Что, нам придется блуждать где-то в кромешной тьме, и эти спички помогут найти выход?

– Ну, в темноте не в темноте, – загадочно ответила Марусенька, – а небось сгодятся! Бери, говорено!

Маша уставилась на этикетку. В центре серп и молот, вокруг пшеничные колосья, а внизу надпись: «Слава Октябрю!»

Господи, сколько ж им лет? Да удастся ли зажечь хоть одну, если что?

Она оглянулась на Марусеньку, но той уже не было в комнате. Куда подевалась? Неведомо…

Маша, вздохнув, торопливо оделась, спрятав бумагу с заклятием в один карман курточки, а спички в другой.

Наконец склонилась над спящим Горностаем и осторожно коснулась губами длиннющих ресниц, потом прильнула щекой к его щеке. Ого, какая колючая щетина! А только что, когда они целовались, как сумасшедшие, Маша ничего не замечала, кроме самих поцелуев!

Он открыл глаза, мгновение смотрел непонимающе, потом блаженно улыбнулся и потянулся к Маше. Его ждущие руки наткнулись на ее джинсы, куртку – и Горностай резко сел: