Дом проклятых душ

И еще интересно, почему он так же, как о Маше, не беспокоился о любом грибнике-ягоднике-дачнике, который вполне мог забрести в Завитую? Она ведь не окружена частоколом, обтянутым проволокой, по которой пропущен ток высокой частоты, и запрещающие знаки там и сям не расставлены, не развешаны! Кто угодно мог, выражаясь языком фантастических романов, которые Маша, к слову сказать, терпеть не могла, провалиться в эту дыру то ли времени, то ли места, то ли места-времени! Или… всем путь сюда, в эту Завитую, заказан, кроме Жуки и Маши?

Но почему? За какие такие заслуги или прегрешения?!

Господи боже, да что ж за путаница, что за чушь творится? И вообще, откуда Жуке знать, что Марусенька некогда подвела под пулю Ивана Горностая?

Они с Машей что, видели один и тот же сон?!

Так, про это она уже спрашивала невесть кого и не получила ответа. Все вернулось на круги своя. И из этого заколдованного круга непоняток никак не выбраться!

Сон, сон, сон… Но их Маша видела несколько. И в одном из них Марусенька сообщила, что она, Маша Миронова, везде пройдет и кого угодно спасет, дури у нее хватит.

Ведьма что, хотела, чтобы Маша спасла Ивана Горностая? Или не хотела?! И как быть с ее предупреждением, уже отнюдь не приснившимся, что здесь ни есть, ни пить, ни словом ни с кем обмолвиться нельзя? И, на минуточку, откуда это ощущение, будто черная коза нарочно дала Жуке себя обнаружить, чтобы он не заметил зазевавшихся Машу и Гава?..

Ох, нет, сил больше нет обо всем этом думать, разбираться во всех этих противоречиях! Но как быть с вычурной фразочкой, которую с вызовом бросил Жука: мол, он теперь охраняет Ивана Горностая? Он что, хочет сказать, будто своим бандитским обрезом преграждает Марусеньке путь к Ивану Горностаю? То есть баснословный герой Машиных снов и в самом деле где-то здесь, в этом доме? И продукты в пластиковом пакете Жука привез для него?!

Маша зажмурилась.

Есть такое выражение: усталость металла. Оно вполне применимо к мозгу. В том смысле, что любое количество извилин имеет предел вместимости. Вот как раз в этом состоянии и находился Машин мозг, и ее попытки осмыслить происходящее напоминали жалкие трепыхания тонущего в вязким болоте человека, уже смирившегося с тем, что на твердую землю ему не выбраться, однако все еще бессмысленно шевелящего руками и ногами.

Каким образом Иван Горностай, темноволосый и темноглазый красавец – в красной рубашоночке, хорошенький такой! – подстреленный невесть в каком веке, по наводке, так сказать, молодой ведьмы Марусеньки, из окна некоего деревенского дома, оказался в том же доме, но предположительно в 30-х годах XX века, под охраной Жуки, Павла Жукова, 1990 года рождения? А вышеназванный Жука пытается спасти Горностая от старой ведьмы Марусеньки…

Голова Маши от этих мыслей отяжелела до того, что шее невмоготу было ее держать, она поникла, и девушка тупо пялилась в уличную пыль, по-прежнему сидя на корточках под каким-то забором.

Внезапно раздались два звука, которые заставили ее встрепенуться. Это были два коротких, но яростных рыка. Изда́ли их хором Гав и черная коза, в которую уже успела вновь обратиться Марусенька.

Ударялась ли она при этом оземь, Маша не успела зафиксировать. Однако коза зло щерилась и сверкала черными своими глазками, ее женская тень махала сжатыми кулаками, грозя ими Маше, а Гав вцепился в джинсовую брючину и тянул девушку куда-то. Они вдвоем (или втроем, если принять во внимание также тень, которая жила как бы своей отдельной личной жизнью) изо всех сил старались обратить Машино внимание на то, что Жуки на крыльце уже нет, он вошел в дом, и эти двое (или все же трое?) требовали, чтобы Маша последовала за ним.

Впрочем, ее не нужно было уговаривать. Это вполне совпадало с ее замыслами, тем паче что, как недавно выяснилось, опасаться Жуки не было повода!

Не без труда распрямив замлевшие колени, она неуклюже метнулась к крыльцу. Взбежала по осевшим ступенькам, спохватилась, что рюкзачок остался валяться в пыли, но общеизвестно, что возвращаться – плохая примета, и Маша решила не возвращаться.

Рванула дверь и, пробежав через темные сени, очутилась в пустой холодной комнате, на стенах которой были там и сям наклеены листы пожелтевшей бумаги, на которой кое-где мелькали неразборчивые строчки, а кое-где они то ли стерлись от времени, то ли их кто оборвал. Маша вспомнила, что в былые времена, когда обои были только бумажными, стены сначала оклеивали газетами, да она и сама помогала бабушке оклеивать стены газетами! А здесь как-то беспорядочно налепили старые листки…

Впрочем, какая разница, чем здесь оклеены стены? Ей нужны не стены, а дверь!

В комнате была одна обшарпанная, некогда окрашенная охрой, а теперь почти до древесины облупленная дверь.