Дом напротив

Он перевернул страницу и наткнулся на фото, которое заняло всю десятую полосу. Та же самая тётка позировала в кадре, держа свою любимую скатерть. Изящным шрифтом, летевшим по расшитой цветами ткани, было вышито: «Молодой умереть может, старый умереть должен».

Джоэль подумал, что Джонатан был молод, а тётка была стара и что она ещё жила, когда Джонатан был уже мёртв.

Потом он подумал, что газете больше двадцати лет и что даже этой тётки, скорее всего, сейчас уже нет на белом свете. Он поторопился перевернуть страницу и увидел два столбца объявлений и раздел спортивных новостей; просмотрел их все, и нигде ни слова не было о Джонатане. Джоэль пролистал до последней страницы: ещё объявления, письма, кроссворд, интервью с почтальоном, который уходил на пенсию, и на десерт – программа передач.

Здесь не было ни слова о чьей-либо смерти, если не считать скатерти «Молодой умереть может, старый умереть должен».

Джоэль просмотрел все газеты, тридцать восемь штук. Он уже давно махнул рукой на ланч и урок музыки. В конце концов, что важнее – убедиться в том, что, кажется, никому не было дела до Джонатана Андерссона, или разучивать под гитару «Hit the road Jack»?

К тому моменту, когда он отложил в сторону последнюю газету – среда, 30 декабря, – он махнул рукой даже на урок биологии.

Джоэль был сбит с толку и злился, только не знал на кого.

На всех. И ни на кого конкретно.

Почему здесь нет ничего о Джонатане?

Почему вместо сообщения о его смерти здесь напечатаны статьи и заметки, которые и гроша ломаного не стоят? Спрашивается, в чём назначение газеты? Писать о важных вещах. Получается, кто-то в этой дурацкой газетёнке решил, что Джонатан не был важным, и вот на этого-то человека Джоэль и злился.

Но потом он вспомнил слова старика о том, будто бы здесь что-то есть о Джонатане. Что же конкретно он говорил… «Листай с конца» – вот его совет, но Джоэль и так уже всё пролистал.

И что старик имел в виду? Что Джоэль должен листать, начиная с последнего номера или с конца газеты?

Он схватил наудачу одну из газет и открыл последнюю страницу. И увидел.

* * *

По дороге в раздевалку Джоэль пытался придумать причину, по которой он пропустил уроки музыки и биологии. Проблемы с этим не возникло: он решил сказать, будто у него скрутило живот, он пошёл к школьной медсестре, но не нашёл её и заснул в комнате отдыха.

Такая ложь могла прокатить без риска, что учителя начнут задавать ненужные вопросы. Хотя у Калле, например, не прокатило бы. Но Калле не Джоэль. Все считали, что Джоэлю можно верить.

Он никого не встретил по дороге, а когда дошёл до лестницы, то увидел, что на часах уже полпятого. Он открыл дверь и бегом пересёк школьный двор, чтобы никто из учителей не успел заметить его из окон. Оказавшись вне зоны видимости, он присел за трансформаторной будкой.

Из заднего кармана джинсов Джоэль достал обрывок газетной страницы. Он прочёл его уже по меньшей мере раз двадцать, но хотел прочесть ещё.

Это была не статья. И даже не заметка. Это было объявление.

Джонатан Андерссон

11.03.79–19.10.92

Бесконечно скорбим.

Торбьёрн, Элизабет

и Хенрик.

Глаза

В этот раз Джоэль не колебался ни секунды; дверь была не заперта, и он вошёл. На нижнем этаже женщины не оказалось. Он поднялся по лестнице, остановился на последней ступеньке и посмотрел на закрытые двери, выходившие в коридор. Он бы позвал её, если бы только знал, как её зовут. Тут Джоэль понял, что как раз это он знает. Её имя стояло на смятом клочке газеты, торчащем из заднего кармана его джинсов.

Бесконечно скорбим.

– Элизабет? – громко сказал Джоэль и подождал.

Двери оставались закрытыми, и он подумал, что, может быть, это вовсе и не её имя, но так как других вариантов у него не было, то он опять позвал, постучав в первую попавшуюся дверь:

– Элизабет!

Один голос в голове подсказывал ему, что если бы она хотела его видеть, то вышла бы к нему навстречу; другой нашёптывал, что он не может знать, о чём она думает, и если она до сих пор не попросила его оставить её в покое, то пусть пеняет на себя.

«Или, может, ты не хочешь знать, почему Джонатан покончил с собой?» – ехидно поинтересовался второй голос.

Конечно же, Джоэль хотел это знать. Он собирался написать об этом в своём сочинении, выиграть конкурс и стать лучшим тринадцатилетним писателем Швеции.

Потом он вспомнил о Ричарде Чейзе, который полагал, что людей можно убивать только за то, что они не закрыли за собой входную дверь, и на мгновение задумался, какая была сейчас разница между ним и Чейзом.

В конце концов Джоэль отбросил эту мысль – он здесь не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы навестить, разница, как говорится, налицо, – и он открыл дверь.

Комната была пуста.

Это во-первых. А во-вторых, это была ванная комната, и Джоэль почувствовал себя полным идиотом; он ведь уже бывал здесь раньше.