Дом Леви

Гейнц пришел на тихую улицу. Ни живой души, ни автомобиля. Только чириканье воробьев, и посреди тротуара кошка, греющаяся на солнце, сузила глаза на Гейнца и даже не сдвинулась с места, чтобы дать ему дорогу. По обе стороны улицы безмолвные дома, важничающие фасадами, как важничают лицами. В домах этих много антикварных магазинов, один около другого. Огромные окна витрин сверкают как стеклянные гробы, в которых погребены дорогие души. Гейнц остановился у одного из окон и смотрит внутрь. Старик сидит в старинном кресле, погруженный в чтение книги. На миг старик бросает взгляд в окно, изучающе оглядывает Гейнца, и вновь погружается в чтение. Вокруг старика, на полу, окнах, полках, стенах – стоят и висят картины в золоченых рамах. Вазы и скульптуры, бокалы и шкатулки, комоды и стулья, изделия из слоновой кости, золота, фарфора и дерева. Огромный клад ушедших поколений.

«Как они зарабатывают, все эти магазины? – размышляет Гейнц. – никогда не видел покупателя, входящего хотя бы в один из них». Гейнц не отрывает взгляда от старика, погруженного в выгравированное кресло. «Дни и годы сидит он за баррикадой прошедших столетий. Несомненно, пришел сюда еще в молодые годы. Может, магазин перешел к нему в наследство от отца или деда. Поколения трудились и собирали вещь к вещи. Если бы я открыл все комоды и шкафы в нашем доме и извлек бы оттуда все вещи, которые собирали отцы семейства, мог бы и я открыть такой магазин, прятаться за этими древностями, сидеть, как этот старик, и сравнивать прошедшие поколения, их вклад и величие. И если бы неизвестный Функе проходил по этой улице, я смотрел бы на него равнодушно и уверенно, как этот старик смотрит на меня. Мудрый человек, господин, мудрец видит то, что нарождается, – какова сила этого изречения в сравнении с цепью поколений и их наследием? Но Функе не будет стоять в изумлении перед наследием прошлого. Функе нет. Господин…надо видеть лишь то, что нарождается. Нарождается!.. Мягкое нарождающееся разобьет в пух и прах эти сокровища, разобьет и не окажет никакого уважения. Эти сокровища поколений для него не более, чем фарфоровое старье.

Вещи, которые невозможно использовать. Мудрый человек видит то, что нарождается. Новый сын, голый, уродливый, блеет и сопротивляется, ничего не понимая, как незрелый плод после рождения – против красоты многовековой культуры, безмозглый младенец, разевающий рот, чтобы поглотить достижения поколений, все достижения! Господин Функе и нарождающееся – сильнее всего!» Гейнц снимает шляпу и уважительно кланяется старику и его драгоценному антиквариату. Милосердием наполнился Гейнц к старику и его обломкам сокровищ. «Точно, как отец».

Гейнц продолжает свой путь. Он не хочет вернуться к автомобилю и поехать домой. Гейнц подошел к университету и, как человек, внезапно нашедший убежище на чужбине, ощутил чувство теплоты и радости. Большой парк – друг и свидетель прекрасных лет. В парке не ни души. Занятия еще не начались. Серые здания беззвучны. Среди них выделяется большое здание с круглыми каменными колоннами. Ряды высоких и узких окон посверкивают в полуденном солнце. На крышах зданий стоят, высеченные из камня, облики муз и небольшие скульптуры. У входа две большие мраморные статуи – братья Гумбольдт – естествоиспытатели и великие гуманисты. Гейнц бросает на братьев просительный взгляд: пожалуйста, восстаньте и распахните двери между колонн передо мной – тогдашним – молодым, полным жизни, свободным от любого душевного груза. Он грустно улыбается, снимает шляпу и кладет ее на каменную скамью, наклоняется, берет ветку, чертит на песке дорожки, пугается того, что написал – «Эрвин», и ниже – «Герда». Обводит кружком оба имени, смотрит на них, чешет голову, погружая пальцы в волосы. День сегодня чудный, до удивления чудный, словно предназначен для радостей. Грустная улыбка не сходит с губ Гейнца. Здесь, на этой скамье, сидел он каждое утро в ожидании Герды. Приходил Эрвин: посидит немного рядом и уходит. Парк был заполнен цветными шляпами, болтовней и бесконечными спорами. И среди массы женских головок он искал светловолосую, коротко остриженную голову Герды. Она всегда опаздывала. Появлялась за несколько минут до начала занятий бегом, испуганная, не успевающая даже сказать ему доброе утро. В учебной аудитории они сидели рядом. Лицо ее вспыхивало волнением от каждой кажущейся ей удивительной идеи, каждого мудрого изречения, исходящего из уст профессора с хмурым и серым лицом. Когда Гейнц открывал рот, желая что-то ей сказать, зажимала ему ладонью рот, дыша, как рассерженная кошка. Гейнц смеется: он подшучивал над ней. Что будет делать парень, идущий рядом с красивой девушкой, мысли которой захвачены лишь теорией разума? Что будет делать парень, если не посмеиваться над девушкой в этом парке, в жаркую летнюю ночь, чьи ароматы кружат головы музам, и она рядом, на этой скамье, с золотом своих волос и двумя прозрачными озерцами глаз, сопротивляется его объятиям, и в замершей вокруг тишине поливает его дождиком научных познаний?