Дом Леви

– Бумба, что за слова ты употребляешь?

– Фердинанд тоже так ругается.

– Фердинанд это Фердинанд, а ты не повторяй это за ним.

– А что такое? Фердинанд говорит, что слова эти из глубины сердца.

– А по какой причине Фердинанд так сердится?

– Он сердится на Ингу и Руфь, потому что они влюбились. Ты тоже влюбилась, Эдит?

– Пошли, дорогой, в ванную.

– Все женщины в доме, кроме Фриды, влюблены, – печалится Бумба.

Встает с места, берет Эдит за руку. – Идем.

– Скажи, пожалуйста, дорогой, когда обычно Гейнц приходит домой? Ведь уже довольно поздний час.

– Я знаю? – пожимает Бумба плечами, – в последнее время его мало видят, только по вечерам он сидит дома.

– Ну, хорошо, идем.

Эдит нагибается и целует, прижимающегося к ней со всей силой, маленького брата.

* * *

Гейнц сидит в большом ресторане, расположенном на одной из самых роскошных и дорогих улиц столицы. Ресторан весьма уважаемый, среди первых и лучших только для приглашенных или постоянных клиентов. Официанты выглядят как офицеры – в темных мундирах со светлыми эполетами и рядами сверкающих пуговиц. Вытянувшись, стоят они у входов в кабинеты, следя за каждым малейшим движением головы клиента, чтобы немедля подойти с белой салфеткой, перекинутой через руку и, склонившись, справиться о желании уважаемого гостя. Посетители ресторана не торопятся, проводя здесь долгие часы. Серьезные дела решаются за длинными столами, отстоящими далеко друг от друга и скрытыми в нишах, окружающих по периметру большой зал, кроме будуаров, которые предназначены для тайных свиданий. В одной из таких ниш сидит Гейнц, и напротив него – человек с двумя глубокими шрамами от шпаги на лице. Подбородок его вытянут, как подбородки официантов, волосы светлые, тонкие, глаза голубые, слегка выпяченные. Гейнц давно съел заказанную еду, а собеседник все еще трудится над блюдами. Гейнц молчаливо сидит, наблюдает за приятным полуденным солнцем за окном, смотрит на высокий конный памятник прусского короля, на голове которого развлекаются воробьи без всякого уважения к его величеству.

Гейнц терпеливо ждет, когда жующий собеседник завершит свою трапезу. Время от времени человек поднимает вилку и нож, и кивком головы отдает почтение незнакомцу, проходящему мимо. Видно, что здесь у него не так уж много знакомых.

– Не дают человеку спокойно поесть, – словно бы испытывая травму, обращается он к Гейнцу, – трапеза без абсолютного наслаждения вовсе не трапеза. Я обычно говорю себе: Функе, давай, уважим наше удовольствие, ибо оно может быть последним. Человек не знает, что его ждет завтра.

Гейнц не отвечает ему. Нелегко ему пребывать в компании адвоката Рихарда Функе, и Гейнц бросает во все стороны враждебные взгляды, и даже на красивых женщин не обращает заинтересованного внимания. Смотрит на часы: время позднее, а доктор Функе ест и ест, как человек, который вовсе не собирается завершить эту священную трапезу, над которой трудится, не покладая рук и не закрывая рта. Глаза Гейнца блуждают по стенам, и с одной из них, из золоченой рамы смотрит на публику пышноусый Ницше.

«Что бы сказал господин философ о господской расе, сидящей за этими столами, как за лошадиными кормушками?» – размышляет Гейнц с иронической улыбкой на лице. Господин Функе толкует по своему эту улыбку, ибо в этот миг мимо их стола проходит широкобедрая курносая блондинка. Он щелкает языком, словно вливает в рот масло:

– Раса! – и, наконец, вытирает салфеткой рот к вящей радости Гейнца. Но радость была преждевременной. Снова господин Функе делает знак официанту, тот в мгновение ока рядом, щелкает каблуками.

– Кофе, официант.

Гейнц вздыхает в отчаянии и снова поворачивается к Ницше на стене: «Полагаю, что господин философ ощущал бы те же чувства, что ощущаю я в компании этих господ».

Господин Функе сосредоточенно допивает кофе, закуривает сигарету и с удовлетворением откидывается на спинку стула, потирает руки, делает последний глоток и говорит Гейнцу:

– Итак, дело завершилось в лучшем виде. Договор подписан на выгодных условиях, господин…

– Леви, – приходит ему на помощь Гейнц, и скашивает на него взгляд, полный скрытой злости.

– Леви, – говорит господин Функе, и имя это выходит из его рта, словно язык наткнулся на преграду.

– Вы талантливый адвокат, господин Функе, столь быстро добился того, над которым мы трудились многие недели.

– Ну, да, господин…г-м-м, Леви. Умелые руки и доброе имя могут в наши дни достичь всего, – господин Функе гордо выпрямляется и скромно улыбается.

– Следует взять в расчет, что придется отложить работы. Грозят забастовкой, и по всем признакам она разразится.

– Разразится. Несомненно, разразится. – доктор Функе при этом делает отрицательный жест и поворачивается к проходящему мимо человеку с моноклем и нижайше приветствует.

– Старая аристократия, – объясняет он Гейнцу.

– Забастовка может продлиться долго, – говорит Гейнц, – требования металлургов не экономические, а политические. Неизвестно, как эта забастовка распространится, кого охватит, и каково будет ее завершение, – Гейнц вперяет в господина Функе испытывающий взгляд.