Дом Леви

– А-а-а?.. Не может быть. Я же шел за его кроватью.

– Где ты шел? За какой кроватью? Ну, что ты скажешь об этом юноше! Э, дружище, память начинает тебе изменять! Жив и здоров старик Менке, и еще не похоронен.

Гейнц смеялся, но настроение его не улучшилось. Даже дед, занимавшийся воскрешением мертвых, не сумел снять тяжесть с его сердца. Гейнц решил отвлечься, и от себя, и от занятого оживленной болтовней окружающего общества, и почти покинул комнату, но вдруг остановился: показалось ему, что его уход будет расценен, как поражение и слабость духа. И тут он обратил внимание на небольшую этажерку около окна с книгами, которые всегда были у отца под рукой. Вместо того чтобы взять книгу в руки, что он сначала намеревался сделать, взял фарфорового льва с полки. Этот лев с позолоченной гривой и хвостом был знаком Гейнцу. Согласно традиции далекого темного прошлого, в те дни, каждый еврей, собиравшийся жениться и построить дом, обязан был купить фарфоровое изделие за определенную сумму в поддержку государственных фарфоровых предприятий. В этот миг сдержанность Гейнца лопнула: возникла перед ним физиономия адвоката Функе, и показалось ему, что постановление об обязательной покупке фарфора он услышал из ненавистных уст адвоката. Может, у Гейнца внезапно ослабели руки, или просто не был осторожен в движениях, – неожиданно лев выскользнул, ударился о трубы центрального отопления, и разлетелся по ковру на мелкие осколки.

Все взглядые обратились на Гейнца. В комнате началась суматоха. И вот уже почти все стоят с огорченными лицами вокруг осколков льва.

– Несомненно, вещь антикварная. Но, в общем-то, небольшая потеря. Лев этот не принадлежал к шедеврам искусства, – успокаивал публику доктор Гейзе.

– Жаль, – вздохнул дед, – последняя память давно ушедшей матери, которая получила этого льва в день свадьбы. Рассказывают о ней, что, бывало, стоит она, мясистая, краснощекая, с закатанными рукавами, между крестьян, которые приносили лен на маленькую фабричку, и кроет их площадной бранью не хуже любого извозчика. Такой мастерицы по ругательствам, такой разумной и сильной духом не дано больше родиться в моей семье, а жаль!

– Этот лев, – негромко добавил господин Леви, – несмотря на то, что не является шедевром искусства, в любом случае, был символом на моей полке, – и взгляд его уперся в сына, – сколько поколений, сколько перемен отделяют нас от того поколения, которое страдало от глупых декретов.

Именно, в этот неудачный момент, – такова уж игра слепого случая, – открылась дверь, и в ее проеме предстал высокий, широкоплечий и светловолосый мужчина в полицейском мундире. Эмиль Рифке и Эдит Леви стояли перед обществом людей, на лицах которых все еще не стерлось огорчение. Теперь к этому прибавилось изумление и даже испуг. Смутившись этим выражением лиц, Эмиль Рифке опустил руки в карманы, как намеренно неуважительный жест, сузил глаза в щелки, и лицо его обрело выражение полицейского, исполняющего свои прямые обязанности. Несколько минут прошло в беспомощном оцепенении до момента, когда господин Леви первый проявил всю сдержанность духа, взглянул на лицо Эдит, покрасневшее от стыда, и подошел к гостю, чтобы поприветствовать его по всем правилам приличия. Оба встретились посреди комнаты. Тем временем, гости тоже собрались духом, и расселись по своим местам. Эмиль Рифке поклонился господину Леви.

– Мой отец, – представила его Эдит, и на висках ее напряглись вены.

Эмиль Рифке поклонился вторично, вытянулся в струнку и повысил голос, чтобы преодолеть неловкость, охватившую его при входе, и теперь, перед высоким господином с проницательным взглядом.

– Уважаемый господин Леви, разрешите представиться, Эмиль Рифке, офицер полиции.

«Офицер полиции» вырвалось у него невольно и явно не в его пользу, и он сразу почувствовал безвкусицу такого представления, но насмешливый взгляд уже скользнул по его мундиру. Кукушка в салоне обозначила два часа дня, и ее кукованье нарушило тишину в комнате.

– Очень приятно, – склонил голову в легком кивке господин Леви, – я рад вас принять в моем доме.