После того, как Алевтина высвободилась из овчинного тулупа, женщины расположились за столом. Листы пошли по рукам.
– Неужто нас в газетах пропечатали? – Алевтина округлила глаза. Руки у неё были бронзовыми – многослойный загар не успевал сойти за зимние месяцы, особенно выделялся на белой задней стороне листа, которым она вращала, пытаясь отыскать верх-низ, так как вертикальные и горизонтальные фотографии были отсканированы как попало.
– Это я сама напечатала. У нас теперь типография почти в каждом доме своя собственная. – Горделиво произнесла Лидия, с каждым словом производя на бабок всё большее впечатление. – А как же иначе? Нас, правнуков, у вас много, а фотографии в единственных экземплярах. Оригиналы хранятся у наследников дяди Ромы – я себе печатаю копии. Лилька – младшая дядь Ромина, переслала мне их… как же вам объяснить… отсканировала в одном ящике, кнопку нажала, и они у меня в ту же секунду образовались в другом ящике!
– Я чёй-т совсем не поняла, чего она сейчас сказала… – проговорила вполголоса Алевтина, наклонившись к дочери, но та в оцепенении изучала самый первый снимок, не обращая на неё внимания.
– Ты погляди, – показала Евгения, – вот сюда погляди, – застучала она пальцем в одну точку, – вот на эту кучерявую у меня на коленях – да ведь это же наша Нюрка… Это ж она сидит! Ты погляди какая рослая… Да неужто всё правда?
Лист бумаги мельтешил перед материным носом – Евгения, возбуждённо показывая на пятилетнюю девчушку, кисло улыбающуюся фотографу, чуть не охрипла от волнения, поперхнулась собственной слюной и направила взгляд через плечо, где копошился ребёнок совершенно другого возраста. Озадаченно уставившись на длинную детскую рубашонку в горох, в которую был одет восседающий на горшке за её спиной дядя Рома она будто пыталась удостовериться соответствию, так как снова разглядывала её же, но на фото – в ней сидела у неё на коленях та самая кучерявая, кисло улыбающаяся трёхлетняя Анна. Затем она наклонилась, внимательно рассматривая на снимке себя – ли́ца, прошедшие через ксерокс, утратили чёткость, она перевела взгляд на другое фото.
– Платье какое-то не моё… У меня отродясь не было такой платьи. – Она подняла голову, ища объяснений.
– А это кто?! – спросила старая бабка, направив угловатый палец. Евгения сместила взгляд на снимок пониже.
– Никак Ромочка? Да это же Ромочка! – всполошилась она и начала креститься, глаза её заблестели, она была напугана, благодаря предъявленным доказательствам. Вторая невозмутимо комментировала, вглядываясь в фотографию косым прищуром:
– Вырос-то как, батюшки… На деда на нашего стал походить, – затем добавила, качая головой, – большой стал малый…
Постепенно они стали признавать на этих снимках родню из Витязево, дедовых племянников-подростков, Алевтина узнала себя – долго разглядывала, посмеивалась в добром смысле. Следующие снимки произвели двойной фурор: Ромочка стоял на них рослым парнем со школьным портфелем, Анна с подружкой – круглолицые девушки с длинными косами в светлых кофтёнках с тетрадями в руках.
Фото с чьей-то свадьбы, где столпилась группа людей никто так и не разобрал, возможно, среди них в светлом платье с крупными цветами спиной стояла Евгения, а может оно попало случайно и относилось к Лилькиной родне по материнской линии.
– Теперь вы мне верите? – Лидия обратила на себя внимание вопросом, но оторвались они от снимков по другой причине: ещё недавно оживлённые женщины разом стихли, закончив изучать последнее фото, их лица стали обескураженными и наконец, перебивая друг друга, они произнесли:
– А мужиков наших почему нигде нету? Деда нашего…
– Витьки ни на одной карточки нету…
– Василия – сына моего почему нигде нету?
Под этим натиском Лидия почувствовала себя гадалкой-шарлатанкой, от которой требовали ответ, чтобы она предсказала будущее, и она могла только гадать, предполагая, прикидывая и состыковывая обрывки информации, но точно не зная ровным счётом ничего. А присутствующие не просто требовали, они были уверены, что она обязательно должна всё знать, она не может не знать – она же особенная…
Ответа они не услышали. Евгения внезапно истерически заголосила, вой напугал детей и от этого ор только приумножился. Бумаги рассыпались по полу, Лидия кинулась их подбирать, одновременно взметавшись между женщинами и успокаивая. Этого она не предусмотрела, что из мужчин с войны никто не вернётся и соответственно с их участием нет ни единого снимка в пятидесятых и в других последующих годах, можно сказать наоборот: именно потому, что она не видела их нигде на снимках, то сочла, что никто не возвратился, но досконально не знала. Она привыкла, что жили они всегда без деда, без прадеда, без Енькиного брата, никто из современных потомков их лиц никогда не видел, знать не знал и понятия не имел, что они из себя представляли. Она не уловила главного: для этих женщин сейчас на первом месте была не сытость, а чтобы мужья с фронта вернулись живыми – об этом они взывали к богу днями и ночами.