Дом колдовства

Я увидел все в первый же момент, как только ворвался в комнату: прелестное тело Евы, изогнувшееся на кровати, следы ожогов на белой коже, спутанные оранжевые волосы, кляп, засунутый в рот. Увидел все детали с необыкновенной четкостью, хотя у меня мурашки по коже побежали и к горлу подступила тошнота. Я увидел, как кляп исказил линии ее красивого рта, увидел размазанную по щеке губную помаду, багровые отметины на запястьях в тех местах, где она содрала кожу, видимо, стараясь вырваться из пут.

Я шагнул ближе и ногой отшвырнул ведро к стене, понимая, что это бесполезный жест, внезапная реакция, вызванная отвращением и ужасом. Но я не мог вынести вида пламени, обжигавшего человеческую плоть, даже если Ева мертва.

И вдруг она пошевелилась!

Я уставился на нее, не вполне даже понимая, что случилось. Потом, потрясенный, бросился к ней. Она снова пошевелилась, сделав едва заметное движение головой, кляп чуть сдвинулся, как будто ее мучитель небрежно или поспешно всунул его между ее накрашенными губами после того, как она сказала то, что ему было нужно. А в том, что она сказала это, можно было не сомневаться.

Я вынул кляп изо рта и увидел, что ее глаза медленно раскрылись. Это было так же страшно, как если бы вдруг пошевелилась и открыла глаза мумия. Длинные, загнутые кверху ресницы задрожали, веки затрепетали и поднялись, и большие глаза устремились на меня. В их синей глубине сосредоточились вся боль и весь ужас мира. Потом шевельнулись губы, наружу вырвались звуки— не слова, а только звуки, страшные, уродливые, жалкие, пронзавшие меня, словно кинжалы.

Я не мог двинуться, не мог даже отвести взгляда от ее измученного лица, от ее дрожащих и кривившихся губ. Ева пыталась заговорить, тратя последние остатки сил и издавая лишь эти несчастные замирающие звуки, которые, казалось, оставались в комнате как осязаемый, слышимый ужас. А потом прорвались слова — как слабые крики, искаженные, почти неузнаваемые:

— Сказала ему... он позвонил Торелли... знает...

Я хотел приласкать ее, прикоснуться к ней, сделать все что угодно, лишь бы это страшное выражение исчезло из ее глаз.

— Не разговаривайте, милая,— сказал я.— Успокойтесь, родная. Даже не старайтесь говорить. Я сейчас позову доктора.

Ее глаза раскрылись еще шире, с отчаянием глядя в мои, и она слегка повернула голову. Она пыталась заговорить, заставляла себя говорить, в то время как ее глаза неотрывно держали мой взгляд. Я приблизил свое лицо к ее лицу, и на последнем дыхании она прошептала:

— Галл-Айлендс...Талл...

Черты ее лица разгладились, глаза и губы расслабились. Рот все еще был открыт, и глаза продолжали смотреть, но они смотрели уже как глаза, которые навсегда устремлены в черную тьму вечности. Сложная, удивительная машина внутри ее когда-то прекрасного тела застопорилась и остановилась, и она лежала, застыв в этой совершенной и полной неподвижности, называемой смертью.

Я смотрел на нее, зная, что это она убила Стрелка, убила из-за денег, ради наживы. Но в эту минуту я не мог вызвать в себе ни гнева, ни ненависти, ни презрения к ней. Я чувствовал только жалость и что-то похожее на печаль, оттого что она никогда больше не будет живой.

Я передвинулся к подножью кровати и увидел ее изувеченные, обожженные, почерневшие ноги, потемневшую и потрескавшуюся кожу, и мне вспомнилось, как эти ноги пританцовывали в такт мексиканской мелодии у меня в номере. Я содрогнулся, во мне вдруг поднялась волна отвращения. Я хотел выбраться отсюда на чистый воздух и солнце, но заставил себя еще на минуту задержаться. Для Евы я уже ничего не мог сделать, но она сказала мне то, что мне нужно было знать.

Убийца пытал ее и узнал, где она хранила те бумаги. Он тут же позвонил Торелли, а потом оставил ее умирать, даже не погасив огня... Я снова содрогнулся.

Галл-Айлендс, сказала она. Я знал, что на выходе из залива, в четырех или пяти милях отсюда, есть острова под таким названием. Туда и мчится за папкой с документами убийца Евы.

Я подумал еще минуту. Я знал, что я сделаю. Но был уверен, что никакое потрясение не вытеснит из моей головы намеченные ранее планы. Я должен тщательно обдумывать каждую деталь общей схемы действий, каковы бы ни были мои чувства и переживания.

Я снова подошел к Еве. На ее левой руке все еще был тот перстень с печаткой, который я заметил при нашей первой встрече в отеле. Я снял с пальца этот перстень, спрятал к себе в карман и вышел из комнаты.

Мария не ждала меня возле коттеджа. Видимо, она не поняла, что означал мой странный жест, который я сделал, пробегая мимо нее. Ее машину я увидел возле коттеджа Глории. Я поспешил туда, а перед моим мысленным взором витало мертвое лицо Евы. Беспокойство овладело мной. Кто бы ни был в том черном «линкольне», он имел передо мной преимущество в несколько минут. Но я еще мог его догнать. Я должен его догнать.

До сих пор меня сопровождала удача: еще ни один из бандитов меня не обнаружил. Но я знал, что так долго продолжаться не будет, если я буду спокойно разгуливать тут среди белого дня. И я оказался прав.