Дом душ

– Как поступил? Сел и подумал. Я получил хорошее – то есть классическое – образование, и у меня не было ни малейшей склонности заниматься «делом». С таким-то капиталом я должен был выйти в мир! Знаете, есть люди, которым не нравятся оливки. Жалкие филистеры! Право, Солсбери, я бы, наверное, мог написать гениальные стихи, будь только у меня оливки и бутылка красного вина. Давайте закажем кьянти – может быть, оно у них и не слишком хорошее, но бутылки просто очаровательны.

– Здесь очень хорошее кьянти. Можно заказать большую бутылку.

– Отлично. Так вот, я обдумал свое безвыходное положение и решил избрать карьеру писателя.

– Вот уж странное решение. Однако сейчас ваше положение стало куда лучше, как мне кажется.

– Однако! Так-то вы отзываетесь о благородной профессии. Вы просто не в силах вообразить себе истинного величия художника. Представьте себе: я сижу за рабочим столом (вы вполне могли бы застать меня в этой позе, если бы потрудились зайти), передо мной чернила и ручка и ничего более – а несколько часов спустя из этого ничего может (почему бы и нет) явиться новый шедевр!

– Совершенно согласен. Я только имел в виду, что литература – занятие неблагодарное.

– Ошибаетесь, она приносит щедрое вознаграждение. К тому же, вскоре после вашего визита, я унаследовал небольшую ренту. Умер дядя, перед смертью почему-то решивший проявить щедрость.

– Ага. Что ж, это было очень кстати.

– Это было удачно – не буду скрывать. Я принял наследство как своего рода стипендию для продолжения моих изысканий. Я только что назвал себя писателем, но, может, правильнее было бы назвать меня исследователем.

– Право, Дайсон, вы страшно изменились за эти годы. Знаете, я всегда считал вас фланёром – одним из тех, кого с мая по июль всегда встречаешь в северной части Пиккадилли.

– Так оно и было. Но даже в то время я постоянно работал над собой, хоть и сам того не понимал. Вы же знаете, бедняга отец не смог оплатить мне учебу в университете. В своем невежестве я злился, что так и не завершил образование. Заблуждения юности, дражайший мой Солсбери: именно Пиккадилли суждено было стать моим университетом. Там я и начал изучать ту науку, которой предан ныне.

– Какую же?

– Тайну огромного города, физиологию Лондона. Как буквально, так и метафизически это величайший объект для человеческого мышления. Отличное рагу, нежнейшие части фазана! Но порой меня даже удручает мысль о необъятности и сложности Лондона. Париж можно изучить досконально – надо только не пожалеть времени, но Лондон всегда остается загадкой. В Париже можно смело сказать: «Здесь живут актрисы, здесь – богема, а здесь – Ratés[71]», но в Лондоне все иначе. Вы можете назвать какую-нибудь улицу обиталищем прачек и будете вполне правы, но вполне возможно, что под крышей одного из домов притаился человек, изучающий халдейский словарь, а в мансарде напротив обитает умирающий с голоду всеми забытый художник.

– Дайсон, я был не прав относительно вас! Вы ничуть не изменились и, по-видимому, уже никогда не изменитесь, – заметил Солсбери, смакуя кьянти. – Как всегда, вас увлекает буйное воображение: загадка Лондона существует только в ваших грезах. Вот уж поистине скучный город! Здесь даже не бывает тех по-настоящему артистичных преступлений, которыми изобилует Париж!

– Налейте-ка мне еще немного вина. Спасибо. Ошибаетесь, дорогой, сильно ошибаетесь. Как раз по части преступлений Лондону стыдиться нечего. Агамемнонов у нас достаточно – не хватает Гомера. «Carent quia vate sacro»[72], как справедливо заметил Гораций.

– Я еще помню эту цитату. Тем не менее, я не совсем понял, что вы хотите этим сказать.

– Попросту говоря, в Лондоне нет хороших писателей, которые бы целиком посвятили себя этой теме. Наши репортеры – просто глупцы. Их отчеты способны только испортить любой сюжет. Их представление об ужасе и о том, что вызывает в человеке ужас, убого: их интересует только кровь, вульгарная ярко-красная жидкость. Когда им удается ее заполучить, они накладывают ее жирными мазками и думают, что вышла потрясающая статья. Идиотизм. К сожалению, их привлекает как раз самое заурядное, животное убийство, и обычно они только об этом и пишут. Вам доводилось что-нибудь слышать о харлесденском деле?

– Нет. Не припоминаю такого.