Дом душ

Прошло много лет с тех пор, как в разуме моем забрезжили первые проблески теории, которую ныне удалось доказать по меньшей мере частично. Я ступил на этот путь во многом благодаря привычке читать разнообразную старинную литературу, и позже, став в некотором роде специалистом и погрузившись в так называемые этнологические исследования, то и дело изумлялся фактам, которые не вписывались в сугубо научную картину мира, а также открытиям, как будто намекающим на нечто, по-прежнему сокрытое от ученого люда. В частности, я убедился, что большая часть мирового фольклора – всего лишь искаженные рассказы о действительно случившихся событиях, и меня особенно заинтересовали истории о фейри, добром народе кельтов. Мне казалось, я различаю в них наносное, приукрашивания и преувеличения, фантастическую личину в виде коротышек в зеленом и золотом, куролесящих в цветах; я как будто обнаружил явную аналогию между тем, как именовали эту расу (якобы выдуманную), и тем, как описывали внешность и повадки отдельных фейри. Наши далекие предки называли этих жутких существ «прекрасными» и «славными», хотя на самом деле до смерти их боялись, и схожим образом рассказывали об их очаровательном облике, зная, что это неправда. Литература еще в давние времена вложила свою лепту и поспособствовала метаморфозе, так что игривые эльфы Шекспира уже весьма далеки от оригинала: под маской проказ и озорства скрывается истинная жуть. Однако в старинных сказках, которые вынуждали креститься мужчин, сидящих у костра, нам открывается иная картина; я обнаружил нечто из ряда вон выходящее в ряде историй, повествующих о том, как дети, мужчины и женщины загадочным образом исчезали с лица земли. Какой-нибудь крестьянин в поле видел, как бедолага идет к зеленому округлому холму, чтобы сгинуть навеки; а еще были предания о матерях, которые оставляли дома за закрытой на засов дверью мирно спящего ребенка, чтобы по возвращении обнаружить в колыбели не пухленького и румяного малыша-саксонца, а иссохшее существо с желтоватой кожей и пронзительными черными глазами – дитя иной расы. К тому же существовали мифы еще более мрачные; о жутких ведьмах и колдунах, зловещих шабашах и демонах, сбивающих дщерей человеческих с пути истинного. И мы, превратив ужасный «прекрасный народ» в компанию добрых, хотя и проказливых эльфов, спрятали от самих себя черную скверну ведьм и их приспешников, довольствуясь всенародно любимым образом ворожеи на помеле и с забавным котом, поднявшим хвост. Схожим образом греки называли отвратительных фурий «благоволительницами», и северные народы последовали их примеру. Я продолжал свои изыскания, отнимая часы у более важных дел, и задавался вопросом: если предположить, что предания правдивы, кем были демонические участники шабашей? Нет нужды говорить, что я отказался от так называемой сверхъестественной гипотезы Средневековья и пришел к выводу, что фейри и демоны представляли собой одну и ту же расу; несомненно, выдумки и готические фантазии былых времен все очень сильно преувеличили и исказили; так или иначе, я твердо верю, что под этой совокупностью образов скрывается черный фундамент истины. Что касается некоторых «чудес», тут меня одолевали сомнения. Мне претит сама мысль о том, что любой образчик современного спиритизма может содержать хоть крупицу чего-то подлинного, однако я не готов полностью отрицать, что время от времени, – возможно, в соотношении один к десяти миллионам – человеческая плоть становится сосудом для сил, которые нам кажутся магическими, и силы эти отнюдь не ниспосланы с небес, чтобы открыть людям путь туда, а унаследованы нами от весьма далеких предков. Амеба и улитка обладают свойствами, которыми не обладают люди; я подумал, что теория реверсии может объяснить многие вещи, кажущиеся совершенно необъяснимыми. Такова была моя позиция; я видел веские основания полагать, что большая часть преданий, львиная доля наиболее раннего и неискаженного наследия, касающегося так называемых фейри, представляет собой достоверные факты, и я объяснял чисто сверхъестественный элемент в этих преданиях гипотезой, согласно которой раса, оставшаяся в стороне от грандиозного течения эволюции, сохранила в целях выживания некоторые свойства, с нашей точки зрения пребывающие целиком в области чудесного. В таком виде теория возникла в моем разуме, и, продолжая ее разрабатывать, я как будто получал подтверждения отовсюду: из находок в кургане или могильнике, из провинциальной газеты, сообщающей о встрече антикваров, из разнообразных образцов литературного творчества. Помню, помимо всего прочего, как сильно меня поразили «ясноглаголивые смертные» – как будто Гомер знал или слышал о тех, чей говор настолько груб, что их не назовешь ясноглаголивыми; согласно своей гипотезе о расе, сильно отставшей в развитии от всех прочих, я предположил, что речь такого народа едва ли будет отличаться от нечленораздельных звуков, издаваемых дикими животными.