Дом душ

Тронутая его красноречием, я вспомнила, что этот человек меня спас, и протянула ему руку, пообещав служить преданно и беспрекословно. Через несколько дней нас навестил приходской священник из церквушки, серой, строгой и причудливо-архаичной, стоящей на самом берегу реки, будто взирая на ее периодические разливы, и профессор легко убедил его остаться на ужин. Мистер Мейрик был из старинного рода сквайров, чье древнее поместье расположилось среди холмов милях в семи от нашего дома, и, благодаря местным корням, являл собой живое хранилище всех старых и исчезающих обычаев и преданий этого края. Его добродушие и определенная провинциальная чудаковатость покорили профессора Грегга; когда принесли сыр и занимательное бургундское начало плести свои чары, двое мужчин, порозовев не хуже вина, заговорили о филологии с энтузиазмом горожан, обсуждающих знать. Пастор объяснял произношение валлийского «ll» и издавал звуки, похожие на журчание родных ручьев, когда профессор Грегг его перебил.

– Кстати, – сказал он, – на днях я услышал одно очень странное слово. Вы же знаете моего слугу, бедолагу Джервейса Крэдока? Так вот, у него дурная привычка говорить с самим собой, и позавчера, гуляя в саду, я его услышал; он явно не заметил моего присутствия. Большую часть сказанного я не разобрал, однако одно слово прозвучало отчетливо. Оно было таким странным – наполовину из шипящих звуков, наполовину из гортанных, и таких же причудливых, как сдвоенная «l», о которой вы сейчас говорили. Даже не знаю, сумею ли я его воспроизвести… «Ишакшар», – пожалуй, лучшее, на что я способен. Но «к» прозвучала скорее как греческая «хи» или испанская «хота». И что же это означает по-валлийски?

– По-валлийски? – переспросил пастор. – В валлийском нет такого слова или чего-то хоть отдаленно похожего. Я знаю литературный валлийский и разговорные диалекты не хуже других – вы не услышите подобного нигде, от Англси до Аска. Кроме того, Крэдоки по-валлийски и не говорят; в здешних краях этот язык вымирает.

– Ну надо же. Вы меня чрезвычайно заинтриговали, мистер Мейрик. По правде говоря, слово и не показалось мне звучащим на валлийский лад. Но я подумал, это какое-то местное искажение.

– Нет, я не слышал этого слова или чего-то аналогичного. На самом-то деле, – добавил пастор, лукаво улыбаясь, – если уж оно относится к какому-нибудь языку, я бы сказал, это язык фейри – или Тилвит Тег[110], как мы их называем.

Разговор перешел к римской вилле, обнаруженной неподалеку; и вскоре после этого я вышла из комнаты и села в сторонке, чтобы поразмыслить над тем, как сложились воедино столь необычные улики. Когда профессор произнес любопытное слово, он бросил взгляд на меня и я заметила блеск в его глазах; и хотя он до крайности исказил транскрипцию, я все же узнала название камня с шестьюдесятью символами, упомянутого Солином, черной печати, запертой где-нибудь в потайном ящике, навеки помеченной исчезнувшей цивилизацией, чьи письмена никто не в силах прочитать, хранящей, быть может, сведения о чем-то ужасном, совершенном давным-давно и забытом еще до того, как эти холмы обрели привычные очертания.

Утром, спустившись из своей комнаты, я обнаружила профессора Грегга, который без устали расхаживал по террасе.

– Взгляните на этот мост, – сказал он, увидев меня. – Обратите внимание на его привлекательные в своей архаичности готические очертания, углы между арками и серебристо-серый цвет камня в трепетном утреннем свете. Должен признать, он кажется мне символичным: этакая воплощенная мистическая аллегория перехода из одного мира в другой.

– Профессор Грегг, – тихо проговорила я, – пришло время мне узнать хоть что-нибудь о том, что уже случилось и должно случиться.

Он сумел от меня отделаться, но вечером я вернулась с тем же вопросом, и мой наниматель от возбуждения вспылил.

– Неужели вы еще не поняли? – кричал он. – Я ведь столько вам рассказал; да и многое показал; вы слышали почти все, что слышал я сам, и видели то, что видел я; или, по крайней мере… – тут его тон сделался спокойнее, – …достаточно, чтобы многое сделалось ясным как божий день. Не сомневаюсь, слуги вам выболтали, что у несчастного юного Крэдока позапрошлой ночью был еще один припадок; он разбудил меня криками на том самом языке, который вы слышали в саду, и я пошел к нему, и не дай вам Бог увидеть то, что я увидел той ночью. Но все бесполезно; мое время здесь истекает; я должен вернуться в город через три недели и подготовиться к лекциям, для чего понадобятся мои книги. Через несколько дней всему конец, и я больше не буду изъясняться намеками, надо мной перестанут насмехаться, словно я безумец и шарлатан. Нет, я буду говорить прямо, и меня выслушают с такими эмоциями, каких, вероятно, за всю историю человечества не добивался ни один оратор.

Он выдержал паузу и как будто весь засиял, предвкушая великое, чудесное открытие.