Дом душ

Я не нашлась с ответом; профессор Грегг говорил спокойным, деловитым тоном, как того требовали обстоятельства; и все же я не могла справиться с изумлением по поводу всей этой истории. Я знала, что на самом деле никакая помощь по дому не требовалась, и предсказание профессора относительно того, что нанятый парнишка окажется простофилей, исполнившееся столь безукоризненным образом, показалось мне невероятно странным. На следующее утро я узнала от горничной, что молодой Крэдок пришел в восемь и она пыталась поручить ему какую-нибудь работу. «По-моему, у него не все в порядке с головой, мисс», – таковы были ее слова; позже я увидела, как новый слуга помогает старику, который работал в саду. Джервейс Крэдок был парнишка лет четырнадцати, с черными волосами, черными глазами и оливковой кожей, и по отсутствующему выражению лица я сразу поняла, что в психическом смысле он нездоров. Когда я проходила мимо, Джервейс неуклюже вытер лоб и что-то сказал садовнику удивительно шершавым голосом, привлекшим мое внимание: слова как будто доносились из самых глубин земных недр, а пришепетывание напоминало звук, с которым игла фонографа странствует по цилиндру. Я поняла, что он стремится сделать все, что в его силах, ведет себя покорно и послушно, а Морган – садовник, знавший его мать, – заверил меня, что парнишка совершенно безобиден.

– Малец всегда был с причудами, – сказал старик. – Оно и неудивительно после того, через что его матушка прошла, будучи на сносях. Да, я знал его отца Томаса Крэдока – до чего же славный был трудяга. У него что-то приключилось с легкими из-за работы с сырой древесиной, он так и не оправился, а потом раз – и испустил дух. Говорят, тогда-то миссис Крэдок и свихнулась – мистер Хиллиер из «Ти Коха» нашел ее в Серых холмах, вон там, она плакала и рыдала, словно кающаяся грешница. А Джервейс-то, он родился месяцев через восемь и, как я уже говорил, всегда был чуток ненормальный; еще толком ходить не мог, но издавал такие звуки, что другие детишки пугались до полусмерти.

Кое-что в этой истории потревожило мою память, и я спросила старика со смутным любопытством, где находятся Серые холмы.

– Вон там, – он махнул рукой в ту же сторону, что и раньше. – Пройдете мимо «Лисы и псов», дальше через лес, вблизи от старых руин. Отсюда добрых пять миль, и местечко странное. Говорят, там самая бедная почва отсюда до Монмута, зато пастбище для овец лучшее. Да, вот угораздило бедную миссис Крэдок.

Старик вернулся к своей работе, а я побрела по тропе между кривыми, артритными от старости шпалерами, размышляя об услышанном и пытаясь нащупать в этой истории ключик к собственным воспоминаниям. В один миг все встало на свои места; я видела эти «Серые холмы» на клочке пожелтевшей бумаги, которую профессор Грегг достал из выдвижного ящика в кабинете. И вновь меня начало раздирать от смеси любопытства и страха; я вспомнила странные символы, скопированные с куска известняка, их поразительное сходство с надписью на немыслимо древней печати, а еще фантастические байки римского географа. Я не сомневалась, что – если только его величество случай не расставил декорации и не устроил эту череду причудливых событий с необычайным мастерством – мне предстоит узреть нечто, выходящее далеко за рамки привычной и банальной жизненной суеты и толкотни. Профессор Грегг день за днем шел по следу и от рвения отощал; по вечерам, когда солнце пряталось за горой, он расхаживал по террасе, не поднимая глаз, а в долине в это время собирался белый туман, в вечерней тишине далекие голоса как будто звучали рядом, и голубоватый дым поднимался столбом из квадратного дымохода серого фермерского дома, как в то первое утро, когда я окинула взглядом окрестности. Я уже говорила, что по натуре склонна к скептицизму; однако, хоть я не понимала почти или совсем ничего, мне стало страшно, и я тщетно повторяла самой себе научные догмы о том, что вся жизнь материальна, в системе мира не осталось неоткрытых земель, и даже за самыми далекими звездами сверхъестественному не найти пристанища. Наперекор всем этим утверждениям мне в голову пришла мысль, что материя на самом деле столь же жуткая и непознаваемая, как дух, а наука всего-навсего топчется на пороге неведомого, успевая лишь мельком увидеть творящиеся за ним чудеса.