Дом душ

Как уже упоминалось, мистер Чарльз Филлипс был весьма неравнодушен к научному знанию. В юности он с искренним энтузиазмом посвятил себя изучению милой сердцу биологии, и краткая монография «Эмбриология микроскопических голотурий» стала его первым вкладом в беллетристику. Позднее он до некоторой степени утратил строгость в том, что касалось сферы изысканий, и увлекся менее серьезными предметами – палеонтологией и этнологией; в гостиной у него стоял шкаф, набитый грубыми кремневыми орудиями, а главным украшением домашней обстановки был прелестный идол откуда-то из Южных морей. Филлипс мнил себя сторонником материализма, хотя в действительности принадлежал к числу самых легковерных людей; все дело в том, что он мог отдать должное чуду, если таковое облачали в безупречные одежды Науки, и когда номенклатура соблюдалась строжайшим образом, без изъянов, даже самые дикие фантазии становились для Филлипса реальностью. Он насмехался над ведьмой, но трепетал пред могуществом гипнотизера, вскидывал бровь при упоминании христианства, но обожал протил и эфир[95]. Во всех прочих областях Филлипс гордился своим безграничным скептицизмом; обычные байки о чудесах он выслушивал с неизменным презрением и, конечно, не поверил бы ни слову – или хотя бы слогу – из рассказа Дайсона о преследователе и преследуемом, не предъяви тот золотую монету в качестве вещественного, зримого доказательства. Как бы то ни было, Филлипс в глубине души подозревал, что Дайсон устроил розыгрыш; ученый знал о склонности друга-литератора к хаотическим фантазиям и о привычке объяснять при помощи чуда совершенно банальные вещи; в целом Филлипс склонялся к мысли, что так называемые факты в рассказе о странном приключении были до чрезвычайности искажены. После памятного вечера он нанес Дайсону еще один визит и выступил с обстоятельной речью относительно важности безукоризненно точных наблюдений и о том, до чего же нелепо взирать на мир через калейдоскоп вместо телескопа. Собеседник выслушал все эти замечания с весьма сардонической улыбкой.

– Мой дорогой друг, – сказал наконец Дайсон, – позвольте заметить, я прекрасно понимаю, к чему вы клоните. Однако вы удивитесь, услышав, что я именно вас считаю визионером, в то время как себя самого – рассудительным и серьезным наблюдателем за жизнью людей. Вы ходите по кругу; вообразили себя обитателем райских кущей новой философии, а на деле живете в метафорическом Клэпхэме;[96] ваш скептицизм сам себя одолел и превратился в чудовищную доверчивость; строго говоря, вы напоминаете мне то ли летучую мышь, то ли сову – совсем забыл, кто был героем той истории, – отрицающую существование солнца в полдень, и я весьма удивлюсь, если однажды вы не придете ко мне, преисполнившись раскаяния в своих многочисленных интеллектуальных заблуждениях и смиренной решимости отныне и впредь видеть вещи такими, каковы они на самом деле.