Дом духов

И она ушла из «великолепного дома на углу» в ночной рубашке, ничего не взяв с собой, ушла навсегда.

На следующий день Эстебан Труэба пошел к падре Антонио и коротко рассказал ему, что произошло. Священник выслушал его с кроткой улыбкой, невозмутимо, как человек, слушающий эту историю уже не в первый раз.

– Что ты хочешь от меня, сын мой? – спросил он, когда Эстебан замолчал.

– Чтобы вы каждый месяц передавали моей сестре конверт с деньгами. Я не хочу, чтобы она в чем-либо нуждалась. Но знайте, я делаю это не из любви к ней, а во исполнение своего обещания.

Падре Антонио со вздохом взял конверт и хотел было благословить Эстебана, но тот уже вышел. Эстебан ничего не рассказал Кларе о том, что произошло между ним и сестрой. Сказал, что выгнал ее из дома, что запрещает в его присутствии упоминать о ней, и добавил, что если у Клары есть хоть капля достоинства, то она не станет говорить о Феруле и за его спиной. Приказал выбросить одежду сестры и все вещи, которые могли бы напоминать о ней, и сделал вид, что она умерла.

Клара поняла, что задавать вопросы бессмысленно. Пошла в швейную комнату и отыскала маятник, который служил ей для связи с призраками и являлся инструментом для концентрирования энергии. Разложила на полу карту города, подняла маятник над ней и стала ждать, когда он укажет ей адрес золовки; целый день пыталась это выяснить, но поняла лишь, что у Ферулы еще нет постоянного адреса. Поскольку маятник не помог, Клара стала ездить по городу в надежде, что инстинкт не подведет ее, но все было напрасно. Проконсультировалась со столиком о трех ножках, но ни один дух, знаток города, не появился, не пришел Кларе на помощь; она позвала золовку мысленно, но не получила ответа, не помогли и карты Таро. Тогда она стала расспрашивать ее подруг и всех, кто общался с Ферулой, но никто ее с той ночи нигде не видел. Поиски привели ее наконец к падре Антонио.

– Не ищите ее, сеньора, – сказал священник. – Она не хочет вас видеть.

Клара поняла: это и было причиной того, что не сработала ни одна из ее телепатических систем.

– Сестры Мора правы, – сказала она себе. – Невозможно найти того, кто не хочет быть найденным.

* * *

У Эстебана Труэбы начался период процветания. Всех его дел, казалось, коснулась волшебная палочка. Он стал богат так, как и мечтал. На концессию он смог приобрести еще и другие шахты, экспортировал за границу фрукты, организовал строительную компанию, а огромное имение Лас-Трес-Мариас по праву считалось лучшим в округе. Экономический кризис, который потряс всю страну, не затронул его. В провинциях севера сокращение производства селитры обрекло на нищету тысячи рабочих. Толпы голодных мужчин вместе с женами, детьми, стариками тащились по дорогам в поисках работы и в конце концов подошли к столице, образовав вокруг города пояс нищеты; люди жили на свалках, в жилищах, наспех сколоченных из досок или сделанных из картонных коробок. Они бродили по улицам – искали работу, но ее не хватало для всех, и мало-помалу беженцы, истощенные голодом, замерзающие, ободранные, доведенные до отчаяния, перестали просить работу и стали просить милостыню. Появилось много нищих. А потом и воров.

Таких ужасных холодов, как в том году, еще не бывало. В столице выпал снег, редчайшее явление, – все газеты на первых полосах подавали это как радостное известие, а на окраинах замерзающие дети синели от холода. Приюты всех бездомных не вмещали.

Именно тогда началась эпидемия сыпного тифа. Она пришла в бедные кварталы, но вскоре приобрела масштабы Божьего наказания. Тиф напал сперва на безработных, где царили голод, холод и грязная вода, а потом распространился повсюду. Больницы были переполнены. Больные ходили по улицам с безумными глазами, вылавливали у себя вшей и бросали их на здоровых. Болезнь вошла в каждый дом, поразила школы и фабрики, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Все жили в страхе, отыскивая на своем теле признаки, предвещающие ужасную болезнь. Зараженные начинали дрожать от могильного холода в костях, а позже на них нападал столбняк. Потом они становились точно безумные, их сжигала лихорадка, они покрывались пятнами, испражнялись кровью, в бреду кричали, что горят или тонут, падали, ослабев на ватных ногах, во рту появлялась горечь, тело покрывалось гнойными пузырьками: красными, синими, желтыми, черными. Их рвало, выворачивало наизнанку, они взывали к Богу, моля о жалости и о быстрой смерти, потому что уже не выдерживали, голова разламывалась, а душа среди ужаса и зловоний жаждала покинуть тело.