Дом духов

Ферула любила Клару страстью, похожей скорее на страсть требовательного ревнивого мужа, чем на чувство золовки. Со временем она перестала осторожничать и стала проявлять свое обожание где и как только могла – и это не прошло незамеченным для Эстебана. Когда он возвращался из деревни, Ферула пыталась уверить его в том, что Клара пребывает, как она говорила, в «одном из самых худших своих состояний», лишь бы он не спал с ней и бывал с женой наедине только считаные минуты. Она приводила в доказательство слова доктора Куэваса, которые, как потом выяснилось в разговоре с доктором, оказались выдумкой. Она вставала на пути между супругами всегда и всюду: подговаривала детей убедить отца погулять с ними, почитать с матерью, сказать, будто у них температура, чтобы поиграли с ними. «Бедняжки, им нужен папа, им нужна мама, они весь день проводят с этой старой невеждой Нянюшкой, и та вбивает им в голову всякие бредни, они глупеют от ее предрассудков, ее нужно устроить в какой-нибудь приют. Говорят, у слуг Божьих есть приют для старых служанок и, просто чудо, там с ними обращаются как с сеньорами, им не нужно работать, у них хорошая еда, это было бы самым гуманным; бедная Нянюшка, она уже ни на что не годится», – твердила Ферула. Не видя истинной причины, Эстебан стал чувствовать себя в собственном доме неуютно. Было такое ощущение, что жена все более отдаляется от него, становится все более странной и недоступной, он не мог приблизить ее к себе ни подарками, ни проявлениями нежности, ни безумной страстью, которую испытывал к ней. Со временем любовь его превратилась в манию. Ему хотелось, чтобы Клара думала только о нем, жила его жизнью, рассказывала бы ему все, полностью зависела бы от него, чтобы ей принадлежало только то, чем владеет он.

Но в действительности все было иначе. Клара, как ее дядя Маркос, витала в облаках, оторвавшись от тверди, от земли, в поисках Бога по тибетскому учению, советовалась с духами за столом о трех ножках, и духи постукивали: два удара – да, три удара – нет, таким образом она расшифровывала послания иных миров и могла даже предсказать, когда пойдет дождь. Однажды духи сообщили: под камином спрятан клад; и она приказала разрушить стену, но клада не нашли, потом лестницу – тоже не нашли, затем половину большой гостиной – ничего. Наконец оказалось: дух из-за больших переделок, которые Клара произвела в доме, ошибся, и на самом деле тайник с золотыми дублонами находится не в особняке семьи Труэба, а на другой стороне улицы, в доме семейства Угарте, которое, не поверив сказке испанского призрака, отказалось разрушать свою столовую. Клара не была способна даже заплести косы Бланке, она поручала это Феруле или Нянюшке, но у нее были потрясающие отношения с Бланкой – такие же, какие были у нее самой с Нивеей. Они рассказывали друг другу сказки, читали таинственные книги из заколдованных сундуков, рассматривали семейные портреты, пересказывали анекдоты о дядюшке, который громко испустил газы, и о слепом, упавшем с тополя, о тех, кто смотрел на горы, чтобы сосчитать облака. Они общались на придуманном языке, уничтожив букву «т» и заменив ее на «н», а «р» на «л», так что разговор их напоминал речь китайца из красильной мастерской. Между тем Хайме и Николас росли в стороне от матери и сестры – росли согласно принципу тех времен: «Мужчина должен становиться мужчиной». Женщинам же в этой семье не нужно было становиться женщинами – они уже рождались с генетически заложенными знаниями о том, что им следует делать в жизни. Близнецы росли грубыми и сильными. Они проводили время в играх, обычных для их возраста: ловили за хвост ящериц, мышей, стирали пыльцу с крыльев бабочек, а становясь старше, дрались друг с другом на кулаках и ногами – в соответствии с наставлениями того же китайца из красильной мастерской. Китаец был в те времена выдающимся человеком, он первым привез в нашу страну тысячелетние знания военного искусства; правда, поначалу, когда он показал, что может рукой расколоть кирпичи, и захотел основать свою собственную академию, никто не обратил на него должного внимания, почему и кончил он стиркой чужого белья. Спустя несколько лет близнецы стали мужчинами: они убегали с занятий на пустошь, где раскинулась свалка и где они меняли фамильное столовое серебро на минуты любви с огромной бабищей, которая могла баюкать обоих на своей громадной, как вымя у голландской коровы, груди, могла задушить их во влажной мясистости своих подмышек, раздавить их своими слоновыми мышцами, вознести на седьмое небо темным, сочным, горячим влагалищем. Но произошло это гораздо позже, чем события, о которых я рассказываю сейчас, и Клара о первой любви близнецов никогда не узнала, а потому не описала в своих дневниках. Мне стало известно об этом отнюдь не из ее записей.