Дом Аниты

Она хватает сумочку и в ней роется. Похоже, та набита кучей всяких вещей: денежные купюры, губная помада, тени для глаз, леденцы от кашля, письма, связки ключей, запасные золотые кольца и ожерелья, всевозможные зеркала, корешки старых театральных билетов, шариковые ручки и даже колготки. Мисс Поланитцер достает большую декоративную булавку — такую длинную, что не пришпилишь бабочку, и такую кривую, что не проткнешь извивающуюся змею.

Наконец мисс Поланитцер находит записную книжку, отыскивает номер и телефонирует:

— Сегодня не могу. Позвоню позже.

И вешает трубку.

Она поворачивается к Аните:

— Обними меня, мамуля!

Анита нежно ее обнимает. Они такие разные, но прекрасно друг дружку дополняют. Еврейка подносит полную руку моей Госпожи к своим твердым накрашенным губам и удовлетворенно посасывает.

И вновь капризная перемена настроения:

— Отдашь мне теперь Объект Джуди? Я всегда буду с тобой, обещаю. Давай я ее упакую и отправлю на хранение. Тогда я полностью расслаблюсь… Честно. Ну пожалуйста! Порадуй меня.

— Нет, дорогуша, не сейчас. Джуди нужно как следует подготовить и промыть ей мозги перед отъездом из Учреждения.

Я понимаю, что об исчезновении Объекта Джуди моей Госпоже известно.

Лицо мисс Поланитцер искажается от ярости. Она трепыхается, вырываясь из объятий Аниты:

— Нет-нет! Я хочу прямо сейчас!

Госпожа Анита настаивает:

— Ханна, я пообещала, что Объект Джуди твой, и ты его получишь.

Моя Госпожа держит ее силой, зажав тело в тиски. Мисс Поланитцер тихонько всхлипывает:

— Но мы ведь уже совсем оприходовали еврейского раба из шкафа!

Ее детская истерика так естественна, так непринужденна, что мне ее жаль. Я и сам готов расплакаться, хоть она меня и оскорбила.

Они снова обнимаются, а я окидываю взглядом кабинет. На полу валяются части тела концлагерного еврея.

На его руках и ногах следы глубоких укусов. На ногах не хватает пальцев. кое-где вырвана плоть (или это пластмасса?), будто ее откусил какой-то свирепый голодный зверь.

Живот лежит на полу отдельно — самодостаточное хранилище. Оттуда торчат изжеванные внутренние органы. Полые перекрученные кишки схлопнулись, точно из них высосали весь сок.

На ягодицах — они самодостаточным хранилищем{149} лежат прямо на письменном столе Аниты — я различаю глубокие следы от иглы. Каждое отверстие расширено. Будто кто-то аккуратно разрезал ягодицу, а потом снова зашивал.

В этих отверстиях очутилось несколько цветов из вазы с Анитиного стола. В анус вставлена зажженная свеча. Она еще горит.

Анита перехватывает мой взгляд.

— Красиво, да? — говорит она, в основном самой себе. — Эта женщина — подлинный художник. Архитектор. У нее талант.

Она открытым ртом целует мисс Поланитцер в губы. То сосет, то глотает ее слюну, резко и равномерно сокращая мышцы горла. Излишки вытекают из уголков ее рта.

Потом Анита меняется ролями с Поланитцер — теперь ее черед сосать и глотать.

Они манят меня пальцем, и я подхожу. Когда Анита отрывается от губ своей любовницы, я замечаю у той большую кровавую рану на переносице{150}.

Анита жестом велит мне встать на колени и сделать приятно. Когда моя Госпожа к кому-то пышет страстью, я автоматически испытываю то же самое. Но это не я предаюсь любви с еврейкой: я — всего лишь принадлежность Аниты, мисс Поланитцер меня не пугает.

И как прекрасны ее мягкие, алебастровые, откормленные чресла! Даже перекормленные. Ее бедра изнутри приятно колышутся. Чресла пухленькие, как у ребенка. Сильные икры покрыты толстыми слоями плоти, жира и кожи. Как у славянской крестьянки. Да, она еврейка — и все равно нечего ее бояться.

Поланитцер такая вкусная — пальчики оближешь. Но, именем Господа, это еще что такое?

В складках ее вагины торчит что-то твердое, как кинжал. Это стальной член концлагерного еврея. Как она умудрилась откусить этот стальной хвост у самого корня? Ее половые губы крепко его сжимают.

Я нежно целую холодную сталь, предаваясь грезам, и время летит незаметно. Грезы мои резко обрывает гулкий пушечный залп, и тут же Анита ни с того ни с сего изо всех сил пинает меня в голову острым носком ботфорта. Очевидно, она сама желает потрудиться над вагиной Поланитцер, которую я уже размягчил.

Я приземляюсь на пол, хватаясь за раскалывающуюся голову, а Анита рявкает:

— Вон отсюда, жидовская морда, шуруй обратно в свой свинарник!

Я приподнимаюсь, чтобы поскорее свалить, но меня снова опрокидывают на пол, и я падаю на колени перед своей Госпожой и страстно лижу ее сапоги. Я готов сознаться, что предал ее — предупредил Джуди Стоун, что ее собираются продать:

— Я должен сделать признание! Сжальтесь надо мной, облегчите мое бремя! Я согрешил…

Но Анита снова пинает меня прямо в лицо:

— Вон! Больше никаких проволочек, половая тряпка, жидяра каморочный! Вон, или я брошу тебя вниз к русским!

Ни живой ни мертвый, я вываливаюсь из ее кабинета. Больнее всего не пинки, а необратимость оскорблений. Казенные тапочки спадают с ног, и я даже не поднимаю упавшую казенную фуражку.