Дом 4, корпус «Б»

Пыли — до черта, подумал Файоло, ужас какая пылища от развалюх и новостроек. Ну да бог с ней, с пылью! Где пыль, там всегда какое-то дело. Пыль смердит, воняет, душит, но она и хороша солнечным днем и вечером… Файоло сидел за столом, довольно широким столом. На нем — книги, наброски, чертежи, рисунки. Он водил глазами по чистым и исчерченным бумажным листам и искал свой тон (он так это назвал). Пробовал сигареты, учился курить, отыскивал, какая больше ему придется по вкусу. В комнате дым стлался по полу и налипал на стены, подобно смраду, но Файоло курил непрестанно. И как раз крепкие китайские сигареты, давно отложенные, забытые, старые. Елки-палки! — сказал он себе, этот год будет чем вспомнить! Бабы на него вешаются, да и Бела вешалась, а теперь злится, потому что он рассердился — и поделом! Дура девка, ясно, на воре шапка горит! А ее мать, бедняга, надеется, ждет, что Бела приведет к ней подружек и они иной раз расскажут ей о жизни, своей молодой да и о жизни других… Но Бела никого не приводит. Или, может, приводит в комнату Петё… Бела, золотая стихия, вот кто она! Матери врет, носит платье, какое бы та ей никогда не позволила, будь она зрячая, отец и брат ей во всем потакают — лишь бы в доме был мир… Мир в семье, елки! А было бы неплохо — мир в каждой семье, мир во всем доме! Но попробуй наш брат скажи что такой Беле — крику не оберешься: «Простофиля, дебил!» Да, вот она, человеческая натура! Чего только нет в ней и сколько еще в эту любопытную человеческую натуру могло бы вместиться, елки-моталки! Ну и тиранство! И ведь до всего этого дошел он не только в деревне, в Меленянах, вовсе нет, кое-что тут и от папа доктора Мацины. Это он так сказал: «Да, поверьте мне, человеческая натура — вещь прелюбопытная!» Не бог весть что и сказал этот Мацина… Файоло не успел и подумать о том, а уж все его мысли были заняты Мациной — сигарета сразу стала горчить. Тон рассеялся как дым, а горечь эта, видать, навсегда… Кабы и с Мациной так! Файоло смотрел на красную жестяную шкатулку, на пагоды, на диковинные буквы и гнал мысли о Мацине, но чем больше их гнал, тем больше думал о нем, а вскоре уже видел его и слышал. Пан Мацина, бывший доктор, бывший инженер, бывший бухгалтер, даже не просто бухгалтер, а супербухгалтер, бывший некто… И Файоло мысленно уже видел шлепанцы в клетку, толстый теплый халат, а в нем низенького бесформенного человека — короткое туловище, чересчур жирные ноги, руки, чересчур круглая голова, слишком светлые серые глаза, почти что бесцветные, лицо без выражения, — видел, как тот снисходительно прикрывает глаза, как улыбается ими, как моргает… Ну к чему было заводить с таким человеком знакомство и даже дружбу — ведь он, черт подери, уже дед — да еще ходить с ним играть в карты к Тадланеку, с ним и с Мико? Мико — Кларин дедушка, это дело другое, это еще куда ни шло, елки-палки! А все из-за Белы. Тадланек не упустил бы случая шепнуть пани Блажейовой, что однажды застукал его с Белой в подвале, а возможно, об этом знают и Мико, и Мацина, любой из них возьмет да и скажет Белиной матери, они ведь все чокнутые! Пани Блажейовой и без того хватает мучений, наш брат не допустит, чтобы она еще больше маялась из-за болтовни Тадланека, Мико и Мацины… Хорошо было бы попробовать одну штуку: прикинуться перед Белой дебилом, чтобы она образумилась… Лишь бы Клара не пронюхала, у нее всегда наготове всякие колкости… Файоло еще раз затянулся, подумал о Мацине, о разгневанной Беле — сигарета невыносимо горчила. Недокуренную, он потушил ее в стеклянной отшлифованной пепельнице и лег на диван. В голове почувствовал коричневую мерзкую муть, влажную, тяжелую, липкую, и успел еще припомнить слова: «О, поверьте мне, человеческая натура — вещь прелюбопытная!» Так говаривал Мацина обо всем, что случалось между людьми. Боже мой, до чего отвратительно, гнусно — бывший человек, отец и то бывший. Тут он вообразил себе высокую Белу, длинную, как ржаная соломинка, дождем окропленная, солнцем опаленная, тело гладкое, нежное, как эдельвейс, щеки ласковые, Бела — эдельвейс с Беланских Татр, с Глупого… Елки-палки! Золотая стихия, тело бронзовое, а грудь белая! В самом деле, надо ли ей вечно твердить, что она относится к матери глупо, дебильно? Ведь тем самым наш брат только жизнь себе отравляет… А зачем? Ведь жизнь бывает одна, и говорят, это самое ценное, что у нас есть… В воображении возникла Клара Микова. До чего похожа она на бригадницу Яну: Клара — вылитая Яна, Яна — вылитая Клара, елки-моталки!.. Пестрый платок на голове, пестрый платок на груди, пестрый — на бедрах, да, любопытная вещь — натура человеческая… И Файоло на диване уснул.