Дом 4, корпус «Б»

Балтазар как бы ушел в себя и не ответил. Он понял, что познакомился с женщиной, и притом навязчивой. Она с удовольствием выговорилась бы, но, по-видимому, не это считала своей конечной целью. Мысленно он начал призывать себя к осторожности. Штефо, будь бдителен! Будь осмотрителен! Ведь это же глупая случайность! Помни о себе, покуда ты еще более или менее трезвый! Эта бабенка может за тебя ухватиться и уж так легко тебя не выпустит, а что тебе потом на это скажет Кайя? Нет у нее, бедняжки, времени, готовится к экзаменам, занимается… Балтазар призывал себя к осторожности, предостерегал самого себя и слушал Марию Ремпову — она рассказывала ему о пани Вондровой, об ее семье, об одиннадцати ребятишках и о маленьком домике. Вондры уже давно поставили его на Колибе и сейчас пристраивают к нему комнату. Бог мой, подумал он, стоило ли оставаться здесь и так вот расплачиваться за этот глупый, скажем, юмористический ответ в газете? Она же принимает это всерьез. Люди воспринимают газеты серьезно, в самом деле… И что его угораздило воздать ей коньяком? Ведь этому, пожалуй, конца-края не будет, дети у пани Вондровой, муж невесть где… — даже джип, и тот не заглатывает так горючую смесь, как она коньяк. «Пан Вондра, муж пани Вондровой, — слушал он Марию Ремпову, — механик. Неплохо зарабатывает, но пани Вондрова ходит еще убираться к людям — детей-то одиннадцать. Были бы, говорят, все шестнадцать, да от пяти пани Вондрова сумела избавиться. И на суд ее однажды вызывали свидетельницей, когда судили одного доктора, что таким путем помогал женщинам ограничивать чрезмерную рождаемость. Наверное, он правильно рассуждал — ведь земля наша маленькая, если бы на ней жить только вдвоем, а так люди вечно мешали бы друг другу…» Балтазар слушал о Вондрах, о домике на Колибе, едва ли заметив, как старый официант в белом пиджаке принес коньяк, как принес его еще раз и уже даже не вспомнил, что хотел подложить чего-то под стол, даже уже и на коммуналку не жаловался, Штефан Балтазар слушал. Все представлялось ему живописным и удивительным. Мария вдруг начала ему нравиться. Что ж, приятно посидеть с нею. Кайя, возможно, и не рассердилась бы, она разумная девушка. Наверняка бы не рассердилась, поняла бы. Удивительно все… В пору огромных подъемных кранов такие краны поднимают на стройку целые стены, полы, потолки, на эдакой стройке за день прибавляется целый этаж, за ночь — другой, за две-три недели вырастает из земли жилой дом — в такое-то время и вправду очень живописно иметь на Колибе домик — комнату, кухню и кладовую, — курятник для домашней птицы, хлев для поросенка, собаку, двор, хороший двор, чистый, выметенный, обнесенный живописным зеленым забором, сад, в саду мелкорослые фруктовые деревья, до того мелкорослые, что и ребенок дотянется и сорвет себе черешню, грушу, яблоко, в землю вбитые колья, на кольях птичьи будки, и их не одна и не пять, а столько, сколько у Вондров народилось детей, батюшки-светы… Это и впрямь живописно, когда над нами летают небесные лаборатории, а весь мир цепенеет от страха, что станет с атомной энергией, когда и где извергнется этот вулкан, испепелив все — тут дети и птичьи будки… Одиннадцать птичьих будок, и каждый ребенок, мальчик ли, девочка, должен был сколотить по одной, а пан Вондра помогал им при этом, — хотя, правда, когда ему, — и вот в саду у пани Вондровой одиннадцать будок, прибитых на разных живописных кольях, кривых и прямых, низеньких и повыше, и зимой, когда навалит снегу, в садике у Вондров благодать, слетаются воробьи, дрозды, синички, вороны… И повсюду опрятно, уютно, маленькая горница, кухонька, маленькая кладовочка, маленькая веранда, и нету такого, чего бы там не было, все есть, пани Мария думает, все, потому как пан Вондра вечно что-то мастерит, отделывает, устраивает, а приходит с работы домой — наставляет детей не баклушничать. А дети уже большие — старшему двадцать один. Кто занимается, кто в школе, а кто бегает по двору, играет. Вондры пристраивают комнату: старшая дочка собирается замуж. Говорят, каждому пристроят по комнате, как раньше каждый ребенок должен был сам сколотить птичью будку. Но дети ворчат, не желают оставаться дома, с радостью бы поразлетелись по свету от птичьих будок. Это необычайно живописно. И то необычайно живописно, как людям хочется вернуться в первозданность — к первозданной взаимности, симпатии, к первозданной заботе о детях или вот к первозданной готовности помочь ей, пани Ремповой… Но первозданность ли это? Конечно, да, она самая, хотя это уже не соразмерно, непосильно, этому уже нет места в нынешнем мире. Необычайно живописно, продолжала рассуждать Мария Ремпова, в самом деле, необычайно живописно, пан редактор, пан Штефан…

Пани Мария, подумал Балтазар, откуда у вас этот симпатичный шрамик на переносице?

— Пан редактор!

Балтазар сделал вид, что недослышал, и заказал еще два коньяка.