Дом 4, корпус «Б»

— Не спрашивайте! Я не скажу. Я дарю ей имя. — С минуту Мария Ремпова глядела на Балтазара своими серо-карими глазами, на его светло-коричневый крапчатый пиджак плотной ткани, на коричневую рубашку и желтый галстук с коричневыми цветами, фиолетовые губы стянула она в наименьшую форму, какая была только возможна, в форму сердечка, сердечка, как всегда казалось Марии, положенного в маленькое блюдечко. — Не спрашивайте! Этого я не могу вам сказать. Она была моей хорошей подругой, по крайней мере такой я ее всегда считала, и у меня были к тому основания.

— В самом деле?

— Да. Почему вы не напечатали все?

— Что касается меня, — серьезно сказал Балтазар, — то мне показалось это слишком личным, частным, второстепенным и, я бы сказал, отжившим свой век, устаревшим. Повторяю, нас занимают самые наболевшие проблемы и еще разрешимые. Уж так повелось у людей, даже в поговорку вошло: нужда придавит, стерпеть всякое заставит.

— Думается, я не по нужде к ней пошла, если считать, что нужда — это когда нечего есть; подруга моя, правда, сочувствовала мне, когда я плакалась, что со мной приключилось, что от меня ушел муж, не сказав даже слова. Он ушел, а меня одолели ужасный страх и тоска. Страх, знаете, пан редактор, из-за всего и за все, что окружало меня. За детей, за себя, за квартиру, всю ночь я глаз не сомкнула, ходила по квартире, варила кофе, курила — и так до утра. Мне было жутко, я всего боялась — открытых и закрытых дверей, мебели, все мне было гадко, все напоминало о нем. Потом, на другой день, я пошла к подруге, она выслушала меня, успокаивала, что все наладится, пожалуй, лучшие давала мне советы, чем вы, пан редактор, и пригласила меня к ним ночевать, раз уж так мучусь страхами. Поплакалась я и перед пани Вондровой…

Мимо стола прошла пожилая официантка в чистом белом переднике и предложила сигареты, разложенные на подносе, за ней проследовал низкорослый чернявый мужчина с неподвижным лицом, он нес газеты, журналы и спички.

— Кто это пани Вондрова?

— О, извините! Рассказываю, будто вам все хорошо известно, будто в письме я обо всем написала. Это женщина, которая помогает мне по хозяйству, особа энергичная, детей у нее куча — пани Вондрова тоже предложила мне у них ночевать. На Колибе, мол, хорошо дышится, приволье, не то, что, мол, в городе, где все закрыто. Наседала она на меня, пойдемте, мол, да пойдемте, а когда я отказалась, вроде бы даже обиделась, вот я и отправила к ней хотя бы детей, она об этом тоже меня просила, говорила, что позаботится о них, покуда, мол, муж ко мне не вернется, покуда все не наладится. Это, мол, их мужчинское дело, натворят, а потом каются и такими становятся кроткими, ровно твои овечки. На следующий день она пришла за детьми, и они отправились к ней с большим удовольствием. Мы, знаете, довольно чужие, дети и я, дети и их отец. Словом, они пошли к ней ночевать. Радовались. Я до вечера была на работе, знаете, что такое Химтекстиль? А после работы позвонила подруге, могу ли прийти.

«Ну конечно, знаешь ведь, — сказала она мне по телефону, — конечно, приходи! Буду рада, знаешь…»

Я пошла к ней. Одни только «знаешь» да «знаешь». Живут в прекрасном особняке. Моя подруга красивая, образованная, умная, влиятельная, вы, может, ее даже знаете, оказывает большое влияние и на мужа, а муж, ее муж, на других. Я пошла, звоню, она сама прибежала открыть мне.

«Здравствуй!»

«Привет».

«Здравствуй, заходи! — Она сказала мне это очень сладко, так сладко, как никогда. Но я заметила, что она в растерянности. Не двигаясь, она стояла у садовой калитки. — Знаешь, — сказала мне вдруг, когда увидела, что я собираюсь пройти дальше, — знаешь, Марка, я одна, только дети, Карола нет дома, у нас даже бабушки нет, знаешь…»

«Бабушки?»

«Да, уехала от нас».

«А зачем, — спросила я ее в шутку, представьте, пан редактор, я позволила себе еще пошутить, — а зачем нам бабушка? Ведь мы уже совсем большие, нас уже не надо нянчить».

Она обиделась.

«Знаешь, все же это тебя не касается, — сказала она, — мне это очень неприятно, понимаешь? И как ты можешь говорить так о пожилых людях?!»

Она сказала это оскорбленно и сделала нетерпеливую мину, будто уже и не замечает меня. Но вы только поймите, пан редактор, я ничего не хотела, я не собиралась жить у нее невесть сколько, вовсе нет… Даже пани Вондрову я не прошу, чтобы дети мои оставались у нее надолго. Мне только и нужно было от подруги, чтобы она дала мне возможность провести у нее долгий вечер, короткую ночь и короткое утро — надеялась, что ее еще хватит на несколько теплых слов и я немного приду в себя, но когда дошло до дела… Да… Знаете, как бывает. Что мне оставалось? Я ушла и дома провела совсем страшную ночь, и с тех пор уже не одну такую…

— Еще коньяку, — сказал Балтазар официанту, — два коньяка, пан старший!

— Пожалуйста, как вам будет угодно! — Официант оглядел Ремпову и Балтазара, добавил: — Что-нибудь принесу подложить, чтобы стол так не качался… н-да, коммуналка! — собрал все с мраморной шаткой столешницы и ушел.