«Коммуна и Маркс требовали уничтожения постоянной армии и замены ее милицией. Советское правительство начало, правда, с уничтожения старой армии. Но создало на ее место Красную армию, в настоящее время чуть ли не самую многочисленную армию в Европе.
Коммуна и Маркс требовали уничтожения государственной полиции. А советская республика уничтожила старую полицию только для того, чтобы создать полицейский аппарат „Чрезвычайки“, т. е. политическую полицию, гораздо более всеобъемлющую, неограниченную и жестокую, чем та, которую имели французский бонапартизм и русские цари.
Коммуна и Маркс требовали замены государственной бюрократии чиновниками, избранными народом на основе всеобщего избирательного права. Советская республика устранила царскую бюрократию, но на место ее поставила новую, в такой же мере централизованную, но с еще большими полномочиями. И так как эта бюрократия должна была регулировать всю хозяйственную жизнь, то в ее распоряжение была отдана не только свобода, но и все источники существования населения. Нигде общество в такой мере не подчинено государству, как в России»[70].
Парадокс в том, что сам Каутский, как уже говорилось, отнюдь не являлся сторонником прямой демократии и замены бюрократического аппарата рабочим самоуправлением, уповая на институты, которые достанутся социалистическому правительству в наследство от буржуазного парламентаризма. Но в системе аргументации Каутского это не имеет особого значения, поскольку важно в данном случае не то, как складывается общественное развитие на самом деле, а то, насколько слова Ленина соответствуют теоретическим постулатам марксизма. «Большевики могут возразить, что конституция Коммуны, которую Маркс так высоко ставил, неприменима в современном большом государстве. Об этом можно быть разного мнения. Но грубой фальсификацией является то, что, осуществляя свою диктатуру, они ссылаются на Маркса и на Парижскую коммуну. Последние предлагали путь как раз противоположный тому, по которому пошли большевики»[71].
Однако насколько политически обоснованными были представления самого Каутского? События последующих двух десятилетий в Германии показали, что надежды на жизнеспособность и самодостаточность демократии в условиях кризиса капитализма оказались не менее утопическими, чем планы радикальных левых, мечтавших одним рывком пробиться в светлое будущее. Каутский был уверен, что «повсюду, где демократия укрепилась, социальная революция пролетариата примет совершенно другие формы, нежели формы буржуазных революций, что пролетарская революция в противоположность буржуазной будет проведена „мирными“ средствами экономического, законодательного и морального характера, а не средствами физического насилия»[72].
Общественная борьба видится им как механистический и линейный процесс, который, по сути, сводит всю политическую деятельность социалистов к ожиданию момента, когда само собой сложится нужное большинство: «Чем сильнее развитие капитализма в государстве, чем демократичнее оно, тем ближе оно к социализму. Чем более развито его капиталистическое производство, тем выше его производительные силы, тем больше его богатство, тем общественнее его труд, тем многочисленнее его пролетариат. Чем демократичнее государство, тем лучше организован и обучен его пролетариат»[73].