Доктор Дэвид Хантер

Уэлан вернулся в Сент-Джуд ближе к вечеру. К этому моменту мы с собакой спустились уже на первый этаж, где дышать стало чуть легче, да и свет в открытые двери главного входа немного проникал. Даже при том, что лабрадору предстояло еще пройти весь подвал, обилие разного рода труб и коммуникаций почти исключало появление новых, незаметных на первый взгляд перегородок. Нам уже начало казаться, будто наша работа здесь подходит к концу, а запас сюрпризов, заготовленных для нас больницей, иссяк.

Разумеется, мы зря радовались.

Мы находились в рентгеновском кабинете, откуда вынесли почти все оборудование. По стенам висели постеры с напоминанием выключить мобильные телефоны, а кабинки для раздевания с распахнутыми настежь дверями напоминали разграбленные саркофаги.

— Доктор Хантер!

Я оглянулся и увидел в дверях Уэлана. Даже маска не могла скрыть хмурого выражения его лица.

— Вы нужны нам в подвале, — сообщил он, повернулся и устремился прочь по коридору, не дожидаясь моей реакции.

Я догнал Уэлана, когда он уже начал спускаться по лестнице.

— Нашли что-нибудь? — спросил я.

— Кусок обгоревшей кости в котельной. Но определить, человеческая она или нет, они не могут. Мы не знали, куда вы направились после визита к Ленноксам.

— Разве вам не передали?

— Не в этом дело. Вы должны были предупредить меня или старшего инспектора. Лично.

— Вы были заняты, а я только мешался под ногами, — обиженно возразил я. — Я решил, что лучше заняться чем-нибудь полезным.

— Так вот, в следующий раз обязательно предупредите нас.

Наверное, на следующий раз я мог не рассчитывать. Но интуиция подсказывала мне, что у Уэлана был и другой повод для плохого настроения.

— Как там у вас все прошло после моего ухода? — спросил я.

Он вздохнул:

— Одуйя все усложнил. Посоветовал матери Леннокса не давать согласия на снятие отпечатков пальцев у сына. И у нее самой тоже. Сказал, если они нам нужны, мы должны прежде выдвинуть официальные обвинения.

Это не могло не стать ударом для Уорд. Если только отпечатки не сдаются добровольно, полиция не имеет права снимать их, не выдвинув обвинений.

Гэри Леннокс был не в состоянии дать своего согласия, значит, это можно было просить только у его матери. И ее отказ лишал полицию возможности сравнить отпечатки пальцев ее сына с теми, что обнаружили в больнице. В общем, следствие заходило в тупик.

— Что сам Одуйя на этом выигрывает? — поинтересовался я, когда мы спустились вниз.

— Ничего. Это просто тактика проволочек. — Уэлан свернул в один из коридоров. Здесь трубы тянулись не только по стенам, но и по потолку, а дорогу нам освещали даже не прожектора, а редкая цепочка небольших светильников на треногах. — Он пытается еще и лишить нас доступа к медицинским картам Леннокса. Говорит, если Леннокс обвиняемый, мы должны предъявить документы; в противном случае обязаны прекратить преследование больного человека.

— Но если Леннокс невиновен, в его же интересах быстрее разобраться с этим.

— Вот и попробуйте объяснить это своему приятелю.

— Он мне не приятель.

Впрочем, я не винил Уэлана в его плохом настроении. Если отпечатки, оставленные на месте преступления, принадлежали Ленноксу, это стопроцентно подтвердило бы его вину. Однако отсутствие возможности сделать это наверняка было для полиции, мягко выражаясь, болезненным.

Но я понимал, почему так поступал Одуйя. Гэри Леннокс не мог говорить за себя, поэтому делать это за него намеревался активист. Причем на совесть — даже ценой задержки полицейского расследования. О саморекламе Одуйя, конечно, не забывал, но, по-моему, искренне верил в то, что поступает правильно.

Вряд ли это помогло бы ему завоевать всеобщее уважение.

— У вас достаточно улик на Леннокса, чтобы выдвинуть обвинения? — спросил я.

— Для ареста достаточно, — ответил Уэлан. — Для обвинения — нет. Без отпечатков пальцев это лишь предположения.

— А в доме ничего не нашли?

Наверняка же, арестовав сына, полиция обыскала дом в поисках улик.

— Ничего полезного. Груду старых комиксов и журналов для любителей природы. Друзей у Леннокса, похоже, не было. Даже компьютера или мобильника не обнаружили.

Чем больше я слышал, тем хуже себя чувствовал.

— Как он сам?

— Неважно. В больнице его поместили под капельницу. Пока они берут анализы, но и так ясно, что Леннокс в плохом состоянии. Виновен он или нет, мы оказали ему хорошую услугу, забрав из дома. Если мать так заботилась о родном сыне, не хотел бы я оказаться на ее попечении, будь она хоть десять раз бывшей медсестрой.

— Лола ничего не говорила?

— В основном матерные слова. У нее их богатый запас. А уж когда речь заходила о вас, тут уж просто хоть уши затыкай. — Уэлан усмехнулся. — Сдается мне, что из списка поздравлений на Рождество она вас вычеркнула.

Он свернул в новый коридор, с низкого потолка которого капала вода. Коридор упирался в тяжелые металлические двери — вход в котельную. Помещение за дверью было заполнено баками, трубами и вентилями, часть которых скрывалась в темноте. В лучшие времена здесь, вероятно, был настоящий ад, полный шипения, пара и огня. Теперь же царило безмолвие.