Дойти до перевала

Лейтенант выглядел уже получше, щёки немного порозовели, чёрные круги под глазами почти исчезли — что очевидно говорило о положительной динамике, как это принято называть у медиков.

— Ну что, Володя, мы отчаливаем. Жди нас через три-четыре дня, постарайся к нашему возвращению вернутся в строй.

— А если… не вернётесь?

Савушкин на мгновение помрачнел, но затем, улыбнувшись, ответил:

— Вернёмся! — Помолчав, добавил: — Ты всё равно в ближайшие две недели по всем докторским законам нетранспортабельный. Так что лежи и набирайся сил, пущай дырка в животе затянется, с ней ты точно не ходок. Хотя доктор сказал, что через две недели будешь танцевать!

Котёночкин едва заметно усмехнулся.

— Ранение в живот. Сепсис в половине случаев.

— Знаю. Доктор Михальчик считает, что удалось избежать. В крайнем случае у него есть спирт, йод и карболка, а если что — то и стрептоцид наготове. Не дрейфь!

— Не буду. Пистолет мой… пусть будет рядом.

Савушкин кивнул.

— Конечно. Сейчас. — Пошуровав в груде амуниции, лежащей за креслом, капитан достал «вальтер», проверил обойму, поставил на предохранитель — и протянул его лейтенанту. — Держи, спрячь под подушку. Не стоит нервировать хозяина… — помолчав, продолжил: — Сегодня суббота, шестнадцатое. Значит, мы вернемся во вторник, девятнадцатого. В крайнем случае — двадцатого, в среду. Очень надеюсь, что к этому времени ты уже сможешь самостоятельно доковылять до нашего «блитца», ну а там мы тебя в него просто закинем. Поедешь, как в плацкарте! Ну всё, бывай здоров, жди нас!

Но ни девятнадцатого, ни двадцатого, ни двадцать первого сентября разведчики в дом мельника Йожефа Пастухи не вернулись…

Глава двенадцатая

Но как-то раз в дожди осенние, в чужой стране, в чужом краю…

— Может бить, я включу вам радио? У меня есть радио. Купил в Нитра в тридесят пятый год. Очен хороший!

— А разве у вас его не конфисковали?

— Что ест конфи…скали?

— Ну, не забрали? Власти?

Хозяин отрицательно покачал головой.

— Не. Толко поставили пломба… Не крутить. Толко радио Братислава и Берлин. Но тераз…. Я зниму пломба.

Лейтенант, неловко опершись о валик дивана, привстал, взял в руку шикарную, чёрного дерева с серебряными инкрустациями, палку, специально принесенную ему хирургом Михальчиком — и, с трудом ковыляя, потянулся в столовую, где в углу под кружевной салфеткой притаился шикарный, в массивном футляре из полированного кедра, радиоприёмник «телефункен».

Мельник включил радио, оборвал висящую на медной проволоке, охватывающей верньер настройки частот, пломбу — и пригласил Котёночкина сесть в кресло рядом с радиоприёмником.

На коротких волнах творился сущий ад: переговоры штабов накладывались друг на друга, все свободные частоты забивала морзянка, кто-то орал по-польски «На помоц! На помоц!», немецкие хладнокровные рапорта, как в калейдоскопе, сменяли целеуказания, звучащие по-русски, на них накладывались специфические венгерские команды… Чёрт те что, в общем.

Котёночкин посмотрел на часы — однако, половина восьмого, время сеанса связи… Надо послушать эфир, вдруг? Лейтенант покрутил верньер, установил частоту, на которой работал Строганов, и с затаённой надеждой вслушался в эфир. Ничего…. Только едва слышное потрескивание в динамике. Мёртвая тишина… Воистину мёртвая. Сегодня уже двадцать второе сентября. Группа должна была два дня, как вернутся. Не вернулась. И, похоже на то, что уже не вернется никогда — тишина на их рабочей частоте говорила об этом лучше всяких слов…

Лейтенант в отчаянии взялся за верньер, чтобы покинуть безнадежно молчащую частоту — как вдруг из динамика радиоприёмника раздался щелчок. Котёночкин одёрнул руку — и услышал голос ефрейтора Кравченко:

— Штефан, ответьте Баранову. Штефан, ответьте Баранову. Штефан, ответьте Баранову. Штефан, ответьте Баранову. Штефан, ответьте Баранову…

Но Штефан не отзывался. Котёночкин тяжело вздохнул — видно, и в Центре понимают, что рация группы молчит третий день подряд не просто так. Раньше они хоть раз в день выходили в эфир, если не было никакой информации — Строганов просто давал подтверждение, квитанцию, как это называют радисты — отбивал ключом три буквы. Дескать, мы живы, мы вас услышали, работаем, будет что-то новое — доложим, а пока вот вам квитанция в подтверждение. А теперь всё. Больше этих квитанций не будет… Разведгруппа капитана Савушкина ушла в небо. Как множество других их коллег — не оставив после себя ничего…. И он теперь один. Один в чужой стране, калека, не способный даже пробраться к своим.

Холодок пробежал по спине лейтенанта. Он повернулся к хозяину дома.

— Пан Пастуха, я хочу вас попросить перенести мою постель в одну из комнат, что… что занимали наши ребята. — Про себя Котёночкин добавил, что тогда он будет намного ближе к двери на задний двор, который спускается к речке — в случае чего ему будет куда сподручнее покинуть дом мельника…

Хозяин удивлённо спросил:

— Для чего? А когда они вернутся?

Котёночкин тяжело вздохнул:

— Они уже не вернутся. Никогда…

Пастуха отрицательно покачал головой.