Дочери войны

Вспомнив материнское бессердечие, Элен вздохнула и тут же снова вернулась в тот скорбный день. Отвратительный запах лилий – запах, пропитанный горем. Они лежали на крышке гроба, испуская болезненно-пряный аромат. Это были восточные лилии, славящиеся сильным запахом, с большими кремово-белыми цветками и розоватой каймой вокруг лепестков. Шел дождь. Естественно, шел дождь. Разве в такой день могло светить солнце? Отец не был религиозным, да и мать не принадлежала к числу истовых католичек, но похороны должны были соответствовать традиции. И все – ради зрелищности. Отец лежал в дорогом, обитом шелком гробу. Клодетта гордилась выбранным гробом. С катафалка гроб снимали и несли шестеро незнакомых Элен людей. Все они были во фраках и цилиндрах. Элен знала: мать выбрала самый дорогой гроб, но не потому, что Клодетта обсуждала с ней свой выбор. Она увидела материнскую пометку в каталоге. Собравшиеся умолкли. Незнакомые мужчины несли гроб на плечах. За ними шла семья покойного. Элен оглядывалась по сторонам, удивленная обилием незнакомых лиц. Все вытягивали шеи, желая получше рассмотреть процессию. Мать обернулась и, прищурившись, посмотрела на Элен. То был явный упрек. Затем Клодетта пошла дальше: бледная, целиком облаченная в черное, в глазах – ни слезинки. Она не позволяла себе смотреть по сторонам. Элен с сестрами шли за ней, медленно следуя к передней скамье.

Священник был похож на кинозвезду. Обаятельный, с вожделеющими глазами, как у Кларка Гейбла. Элен разинула рот. Мать тут же пихнула ее под ребра. «И зачем он загубил себя, пойдя в священники?» – непочтительно подумала Элен и посмотрела на Элизу. Та выпучила глаза, соглашаясь с ней. Затем обе выпрямили спину и попытались сосредоточиться.

Элен не слышала ни слова. Вместо этого она смотрела на гроб, стараясь представить, как выглядит лежащий там отец. Был ли он бледным, с восковым лицом, или гримеры сделали его неестественно розовощеким? Важно другое: она больше никогда его не увидит. Осознав это, Элен заплакала. Она чувствовала, что в гробу лежит и часть ее самой. Но, поймав на себе сердитый взгляд матери, Элен устыдилась своих слез и украдкой вытерла их.

Случившееся дальше стало для нее полной неожиданностью. Элиза вдруг поднялась со скамьи и вышла перед залом. Глядя на ряды скамеек, она достала из кармана листок бумаги и принялась читать красивым звонким голосом:

Над могилой моей не стой, не рыдай, Я не в ней, я не сплю, так и знай. Я средь тысяч ветров, поднимающих вой, Я – кружащийся снег над тобой. Я в дождях, по которым томится земля…

Остальную часть стихотворения Элен не слышала. Она думала об отце и беспокоилась о материнском наказании, ожидавшем Элизу. Лицо Клодетты пылало от гнева. Потом Элен снова настроилась на чтение сестры и услышала завершающие строки:

Над могилой моей не плачь и не стой, Я не там. Я не мертв. Я с тобой[26].

Элиза не вернулась на скамью. Она демонстративно вышла из церкви. Элен гордилась сестрой.

Когда все закончилось и собравшиеся стали расходиться, Элен почудился запах огурцов. Как странно. Благовония еще куда ни шло, но огурцы? Может, так пахнут духи? Вряд ли эти чопорные люди, явившиеся проститься с отцом, могли принести с собой овощи, купленные по пути. Свежий запах совершенно не вязался с обстановкой церкви и этим дождливым днем.

Стоя у церковной двери, Элен принимала соболезнования. Ее мать протягивала руку в черной перчатке. На губах – приклеенная улыбка. Стоило Клодетте заподозрить, что Элен вот-вот заплачет, она щипала дочь за руку или брала под локоть и отводила в укромный уголок, подальше от людских глаз и ушей.

На кладбище, когда гроб опускали в могилу, облака рассеялись. Защебетали птицы. Это удивило Элен. Вот доказательство, что жизнь может продолжаться без отца. После похорон Флоранс с Клодеттой поехали домой на машине, а Элен и Элиза побрели по кладбищу, вслух читая надписи на старых надгробиях. У Элен от горя отяжелели ноги. Элиза не плакала и не говорила. Она молча сжала руку сестры.

Весь тот день Элен хотелось почувствовать материнское участие. Хотелось признания, слов о том, кем отец был для Клодетты, как много значил для всех них и как им будет его не хватать. Однако мать молчала. Единственным утешением была рука Элизы, сжимавшая ее руку в знак солидарности.

Во время поминок был момент, когда железное самообладание Клодетты дало слабину. Она быстро отвернулась, но Элен успела заметить выражение материнского лица, на котором отражалось не горе, а выпитый джин. Элен подумалось, что она увидела в глазах матери злость, а не любовь.

На следующий день Элен снова пришла к могиле и увидела, что та завалена цветами. К букетам были прикреплены карточки со словами, написанными от сердца. Столь искренняя любовь чужих людей к отцу глубоко тронула Элен. Она села на траву и дала волю слезам. Она плакала, пока глаза не распухли и не воспалились от слез.