— У Мелины нелегкий характер, дорогая. Мать Мари-де-Гонзаг меня предупреждала. Ты не знаешь, как это больно — расти, не имея семьи. Лишения по-разному сказываются на характере. Удочеряя Мелину, я понимала, что мне придется учить ее терпению, доброте… Только времени под силу залечить тайные раны! Ты хорошо сделала, что рассказала мне об этом, Камилла! И не вздумай ни в чем себя упрекать. А теперь спи спокойно…
Камилла закуталась в одеяло, поправила под головой подушку. Мари нежно ее поцеловала и вышла.
Перед дверью комнаты Мелины она остановилась, но через пару секунд решилась и вошла. В комнате царил мягкий полумрак, который едва рассеивал свет ночника. Мари купила его в скобяной лавке два дня назад, потому что Мелина с трудом засыпала в темноте. На кровати угадывалась детская фигурка.
— Ты спишь? — спросила она.
— Нет! — раздался голос из-под атласного одеяла.
— Я пришла пожелать тебе доброй ночи, моя крошка! — сказала Мари, подходя к кровати.
Она присела на кровать и отвернула край одеяла, чтобы поцеловать девочку. Она очень удивилась, обнаружив, что лицо у Мелины мокрое от слез.
— Мелина, что с тобой? Дорогая, почему ты плачешь?
— Мне страшно, мама Мари! Скажи, это правда, что волк-оборотень может войти в дом?
Мари погладила девочку по щеке. Ей следовало бы догадаться, что россказни Нанетт напугают девочку, которая и так боялась темноты. Мелина казалась как никогда маленькой. Ей с трудом можно было дать девять лет, не то что двенадцать.
— Конечно нет, мое сердечко! Нанетт пугает нас своими историями, но ты ей не верь! Здесь ты в полной безопасности. И потом, ты взрослая девочка, тебе ведь уже двенадцать. Ты должна научиться держать себя в руках!
Мелина схватила руку приемной матери и крепко ее сжала. Задыхаясь, вздрагивая от нервного плача, она призналась жалким голоском:
— Я еще хочу сказать тебе, мама Мари… Я сегодня была не очень послушной… И мне стыдно!
— Это правда так важно, Мелина?
— Да! Может, ты не захочешь, чтобы я была твоей дочкой…
При виде такого отчаяния сердце у Мари сжалось. Девочка не разыгрывала перед ней комедию. Она обняла Мелину и прошептала ей на ухо:
— Тебе станет легче, если ты все мне расскажешь! А потом мы об этом поговорим.
— Сначала я не послушалась тебя, когда бегала в скобяную лавку утром. Я не надела ни пальто, ни шарфик.
— А потом?
— Я побежала к фонтану и перед окнами приюта показала им всем язык. Я знаю, что это плохо, но я была так рада, что больше там не живу… Мне хотелось отомстить!
Мари покачала головой. Буйный темперамент Мелины совсем не соответствовал ее внешности. Неужели за ангельским личиком скрывается дьяволенок?
— Отомстить? Но за что, дорогая? Если бы не монахини и приют, кто знает, что бы с тобой стало? Ты права, это плохие поступки. И я тобой недовольна.
Мелина снова заплакала, прижавшись к Мари, которая продолжала ее гладить, вопреки своим строгим словам.
— А потом я была злой с Мадлен! — продолжала, рыдая, девочка. — Я говорила ей разные плохие вещи… Что у нее нет папы, что мама Тере не по-настоящему ее удочерила…
— Откуда тебе это известно? — спросила озадаченная Мари.
— Я слышала, как ты говорила об этом с доктором вчера… Я слушала под дверью…
Мари легонько отстранила девочку и заглянула ей в лицо. Мелина умоляюще смотрела на нее, глаза ее расширились от ужаса.
— Мама Мари, прошу, прости меня, я не знаю, почему я такая плохая! Я не могу себя сдержать! Мадлен — она очень хорошая! И ты, и Камилла… А у меня так не получается. Скажи, ты ведь меня не отдашь обратно?
— Успокойся, — тихо сказала Мари. — Я не сержусь и не собираюсь выставлять тебя за дверь. Не забывай, ты теперь моя дочь! Мелина, удочерение ребенка — это не игра и не каприз. Отныне ты никогда не будешь одна, и я буду о тебе заботиться, пока ты не станешь взрослой. Ты страдаешь от своей злости, завидуешь Камилле и Мадлен, но ведь их воспитывали по-другому, чем тебя! Я помогу тебе, дорогая! Я не хочу, чтобы ты боялась. Подожди, я через минуту вернусь!
Мари вышла, прошла в свою спальню и порылась в ящике комода. Ей нужно было найти то, что помогло бы успокоить девочку. Идея пришла к ней внезапно, простая и великолепная. Она вернулась в комнату Мелины с улыбкой на лице. Девочка ждала ее, дрожа от волнения.
— Посмотри, я принесла тебе то, что всегда будет тебя оберегать, — и от волка-оборотня, и от печали! — сказала она. — Первый подарок — фотография, которую мне самой подарила мать-настоятельница Мари-Ансельм, она управляла приютом до матери Мари-де-Гонзаг. Мне тогда было тринадцать. Ты наверняка узнаёшь эту Мадонну! Это статуя Богородицы с Младенцем, та самая, что стоит в приемной. Теперь эта фотография твоя. Ее место будет на столике у твоего изголовья. Когда почувствуешь, что тебе хочется быть злой, скорее попроси Мадонну прийти тебе на помощь. И вот увидишь — ты не осмелишься ослушаться или насмехаться над подружками… Эта фотография много для меня значит. Надеюсь, она станет дорога и тебе…
— А второй подарок? — спросила Мелина, грызя край простыни.