Дочь солнца. Хатшепсут

«Ну что ж, он действительно стар, — подумал Сенмут, спускаясь к своей наконец прибывшей колеснице. — Намного старше меня, хоть мне и самому пятьдесят или около того — а, боги свидетели, пятьдесят это тоже старость».

В такое утро, как это, невозможно представить себе, что кто-то может быть молодым, размышлял он, мучаясь от похмелья и пытаясь справиться с двумя злобными жеребцами. Он оставил позади дворцовые земли, сквозь зубы проклиная норовистых тварей. Пожалуй, Сенмен был прав, когда осуждал их. Мысль о Сенмене заставила его вспомнить про новую гробницу. Тут же поняв, что взгляд на гробницу поможет ему лучше самого крепкого вина, Сенмут свернул на запад, проехал через Город Мёртвых и, по пустынной дороге направился к Джесер-Джесеру.

Для рабочих было ещё слишком рано, и величественный храм, озарённый лучами утреннего солнца, казался покинутым людьми. Именно это Сенмуту и требовалось. Он привязал жеребцов к стоявшим у дороги салазкам для перевозки камня и по неровной поверхности первой террасы прошёл к её северо-восточному углу. Под ним находился ныне заброшенный карьер, где добывали глинистый сланец для основания дороги. Прежде чем спуститься в карьер, Сенмут тщательно огляделся по сторонам и задержал взгляд на огромной каменной голове Хатшепсут, безмятежная улыбка которой повторялась на лице каждого сфинкса, украшавшего собой дорогу.

Этого оказалось достаточно, чтобы у него потеплело на душе. Хатшепсут была великолепна — как всегда. Ни словом, ни взглядом она не выдавала, что теперь, после смерти Нефер, и во дворце, и в Египте всё изменилось. Похоже, она и не вспоминала о том, что Нефер была краеугольным камнем её царствования. Собственно говоря, почему она должна была думать по-другому? Ни на земле, ни на небе не было силы, которая могла бы заставить Хатшепсут отказаться от того, чего ей по-настоящему хотелось.

Но стоило Сенмуту отвести глаза от её вырезанных в камне черт, как тепло исчезло и вместо гордого храма и дороги перед ним предстал его собственный пиршественный зал с остатками пьяного разгула, увядшими цветами и кубками, на дне которых остался лишь осадок.

Сенмут спустился в карьер. Через три минуты он стоял перед беспорядочной с виду кучей камней, сваленных у дальнего западного края. Глядя на неё, Сенмут вновь приободрился. Никому не пришло бы в голову искать здесь гробницу никто, кроме него самого, не дерзнул бы расположить её в таком месте.

Обойдя камни, Сенмут спустился в скрытое ими тёмное отверстие, достал из груды щебня факел и зажёг его от крошечного фитиля, тлевшего в сосуде с маслом. Яркое пламя факела осветило длинный пролёт уходивших вниз ступеней. Он принялся спускаться, спотыкаясь об осколки камня. Когда лившийся из-за спины дневной свет сначала потускнел, а потом и вовсе исчез, Сенмут слегка взбодрился. Чем темнее становилось вокруг, тем в большей безопасности он себя чувствовал. Когда слева показалась первая комната, он сунул туда факел, произвёл краткий осмотр и пошёл дальше. Этому помещению было далеко до завершения: Сенмут ещё не решил, как его украсить. Спустя несколько шагов он остановился и с довольным вздохом сунул факел в кольцо. Вторая комната была его радостью и гордостью. Тут царило то же настроение, что и на его юбилее в момент наивысшего подъёма: насмешливый щелчок пальцами перед носом спесивых высокородных.

Он подбоченился и медленно обвёл комнату глазами, не упуская ни одной детали. Скульптор почти закончит работу — уже три стены были украшены вертикальными колонками иероглифов. Сенмут сознательно не пользовался ни магией, ни чарами, которые помогли бы ему войти в Небесные Поля. Самого расположения гробницы было достаточно, чтобы получить вечное блаженство: в данный момент он стоял под северо-восточным углом храмовой стены. Сама же усыпальница должна была лежать под передним двором, на священной земле. Его честолюбие никогда не знало границ; в самом деле, почему любовь Хатшепсут не должна была обеспечить ему такое же княжество в загробном мире, как и в этом?

И там, и здесь никто не догадается о том, кем он был: на стеле напротив двери Сенмут был запечатлён вместе с братьями и Нофрет-Гор, с которой давно развёлся; другая благочестивая стела изображала его с родителями, у фигур которых красовались наглые таблички «благородный Ремосе» и «госпожа Хат-нуфер». А потолок — Сенмуту пришлось задрать голову, чтобы насладиться верхом своего бесстыдства, — потолок был точной копией звёздного неба, раскинувшегося над альковом Хатшепсут, немым свидетелем частого присутствия Сенмута на ложе царицы. Но всё венчала дерзкая надпись, тянувшаяся через середину потолка от стены к стене: «Да здравствует Гор, могущественнейший из богов, любимец двух богинь, увенчанный божественной диадемой, царица Верхнего и Нижнего Египта Ма-ке-Ра и Первый из семеров и визирей, Первый раб Амона Сенмут, сын Ремосе и Хат-нуфер». Нельзя было придумать более красноречивого свидетельства их теснейшей интимной связи.