Дочь генерала

Мы вновь вернулись в здание военной полиции. Журналисты сняли осаду, и я оставил машину прямо на дороге под знаком «Парковка запрещена». Захватив с собой распечатки из дневника Энн Кэмпбелл, мы вошли в здание.

— Сперва я поговорю с полковником Муром, потом посмотрим, что нового у мисс Кайфер.

Пока мы шли к камерам, Синтия заметила:

— Трудно смириться с мыслью, что начальник всего этого учреждения — преступник.

— Это точно. Волей-неволей придется нарушать все правила и предписания.

— Да, с обычными мерками к этому случаю не подойдешь. Что ты думаешь о том слепке с его отпечатками ступни?

— Ничего другого у нас практически нет, — ответил я.

— Но ясно, что и мотивы, и благоприятные обстоятельства для убийства у него были, — подумав, возразила Синтия. — Я не совсем уверена относительно психологического портрета убийцы и намерения Кента сделать это, однако после разговора с ним в баре я склонна думать, что мы на верном пути.

— Прекрасно. Все это ты и расскажешь ФБР.

Попросив дежурного по изолятору сопровождать нас, мы отправились к камере Мура. Тот сидел на койке в одежде, но без обуви. Далберт Элкинс, пододвинув табурет поближе к разделяющей камеры решетке, что-то говорил полковнику, который, судя по выражению его лица, либо очень внимательно его слушал, либо впал в ступор.

При нашем приближении оба заключенных встали. Элкинс мне явно обрадовался, на лице Мура читалась тревога, если не полнейшее смятение.

— Надеюсь, ничего не изменилось, шеф?! — воскликнул Элкинс. — Меня завтра выпустят отсюда?

— Не волнуйся, утром тебя выпустят.

— Моя жена просила меня поблагодарить вас.

— В самом деле? Она умоляла меня подольше подержать тебя в клетке.

Элкинс расхохотался.

— Откройте, пожалуйста, камеру полковника Мура, — обратился я к сержанту.

— Слушаюсь, сэр, — сержант отпер дверь камеры и спросил:

— Наручники?

— Да, будьте так любезны, сержант.

Сержант рявкнул на Мура:

— Руки вперед! Запястья вместе!

Мур вытянул перед собой сжатые руки, и сержант защелкнул на них стальные браслеты.

Мы молча пошли по длинному гулкому проходу мимо пустых камер. Мур, на ногах которого были только носки, ступал бесшумно. Пожалуй, мало где еще на земле становится так тоскливо, как в тюрьме, и редкое зрелище навевает такое уныние, как вид заключенного в наручниках. При всей своей эрудиции, Мур довольно скверно справлялся со своей новой, неожиданной ролью, что и было целью всего этого спектакля.

Мы вошли в помещение для допросов, и сержант удалился.

— Садитесь, — приказал я Муру.

Он сел.

Мы с Синтией сели за стол напротив него.

— Я же говорил вам, что в следующий раз мы будем беседовать здесь.

Он ничего не ответил. Вид у него был слегка испуганный, унылый и немного рассерженный, однако он старался этого не показывать, так как понимал, что это не пойдет ему на пользу.

— Расскажи вы нам все, что вам было известно, сразу же, вам, вполне возможно, и не пришлось бы очутиться здесь, — назидательно произнес я.

Ответа опять не последовало.

— Знаете, что выводит сыщика из себя? Когда он начинает по-настоящему злиться? Не знаете? Так я вам скажу: когда ему приходится тратить драгоценное время и энергию на не в меру умного свидетеля.

Я слегка попинал его словесно, заверив, что меня от него просто тошнит, что он позорит свой мундир, свое звание, свою профессию и страну и что он срам для Бога, всего рода людского и мироздания.

Мур за все это время не проронил ни слова, но не потому, что решил воспользоваться правом молчать, а, скорее всего, догадавшись, что так для него будет лучше.

Между тем Синтия, прихватив с собой распечатки, в самый кульминационный момент моего монолога вышла из кабинета. Минут через пять, однако, она вернулась, но уже без листов бумаги, зато с пластиковым подносиком в руках, на котором стояла чашка молока и пончик.

При виде еды глаза Мура жадно сверкнули, и он перестал меня слушать.

— Это вам, — сказала Синтия, ставя поднос на стол так, чтобы Мур не мог до него дотянуться. — Я попросила дежурного снять с вас наручники, чтобы вы могли перекусить. Он сказал, что придет, как только освободится.

— Я вполне могу есть и в наручниках, — заверил ее Мур.

— Правилами запрещено кормить арестованного в наручниках и кандалах, — строго заметила Синтия.

— Но ведь вы меня не принуждаете к этому, — возразил ей Мур. — Я готов по доброй воле…

— Сожалею, но вам придется дождаться сержанта.

Мур был не в силах оторвать взгляда от пончика, и я готов был поспорить на что угодно, что он впервые в жизни проявил интерес к пончику, выпеченному поваром солдатской столовой.