Добывайки

Они шли всё вперёд и вперёд, не сходя с тропинки, проложенной рабочими, когда те рыли ров для газопровода. Тропинка вела через пастбище, постепенно взбираясь вверх. Так они миновали два луга, проходя без труда под нижней перекладиной любых накрепко запертых ворот и осторожно пробираясь между высохшими на солнце следами от коровьих копыт. Следы были похожи на кратеры, края у них осыпались, и один раз Хомили, покачнувшись под тяжестью ноши, оступилась и оцарапала колено.

На третьем лугу газопровод пошёл налево, и Под, увидев далеко впереди перелаз через живую изгородь, решил, что они могут спокойно оставить газопровод и идти дальше по тропинке у изгороди.

– Уже недолго осталось, – успокаивающе произнёс он, когда Хомили стала умолять, чтобы он дал им немного отдохнуть, – но останавливаться нам нельзя. Видишь вон тот перелаз? Мы должны прийти к нему до захода солнца.

И они потащились дальше. Для Хомили этот последний отрезок пути был самым тяжёлым. Её натруженные ноги двигались механически, как ножницы; согнувшись под поклажей, она с удивлением смотрела, как её ступни попеременно выступают вперёд – она вообще больше не чувствовала ног, не понимала, как они тут оказались.

Арриэтта жалела, что им виден перелаз, ей казалось, что они топчутся на месте. Уж лучше глядеть на землю и лишь время от времени поднимать глаза – тогда видишь, насколько ты продвинулся.

Наконец они достигли вершины холма; направо, в дальнем конце пшеничного поля, за живой изгородью лежал лес, а прямо перед ними простиралось – сперва чуть спустившись вниз, затем полого поднимаясь к горизонту – огромное пастбище, испещрённое тенями от деревьев, позади которых на розовом небе садилось солнце.

Добывайки стояли на кромке пастбища, не в силах отвести от него глаз в благоговейном страхе перед его необъятностью. Посреди этого бесконечного моря дремлющей травы плавал зелёный островок деревьев, почти погрузившийся в тень, которую он отбрасывал далеко от себя.

– Это и есть Паркинс-Бек, – сказал после долгого молчания Под.

Они стояли все трое под перелазом, страшась выйти из-под его гостеприимного крова.

– Паркинс… что? – тревожно спросила Хомили.

– Паркинс-Бек. Это название пастбища. Здесь они и живут – Хендрири и его семейство.

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорила Хомили, – здесь и есть барсучья нора?

– Вот-вот, – отозвался Под, глядя вперёд.

В золотом свете заходящего солнца усталое лицо Хомили казалось жёлтым, челюсть отвисла.

– Здесь… но где – здесь? – спросила она.

Под махнул рукой.

– Где-нибудь на этом поле, – сказал он.

– На этом поле… – тупо повторила Хомили, вперив взгляд в его едва различимые границы и далёкие группки утонувших в тени деревьев.

– Ну, само собой, нам придётся поискать эту нору, – смущённо сказал Под. – Не думала же ты, что мы направимся прямо к ней.

– Я думала, ты знаешь, где она, – сказала Хомили. Голос её звучал хрипло. Арриэтта, стоявшая между родителями, непривычно для себя самой молчала.

– Я привёл вас сюда, не так ли? – сказал Под. – На худой конец, переночуем на открытом воздухе, а завтра с утра начнём искать.

– А где ручей? – спросила Арриэтта. – Кажется, тут где-то должен быть ручей.

– Так оно и есть, – ответил Под. – Он течёт с той стороны пастбища вдоль живой изгороди, а потом сворачивает – вон там – и пересекает тот дальний угол. Та густая зелёная полоса – неужели не видишь? – это камыш.

– Да-а, – неуверенно протянула Арриэтта, изо всех сил напрягая глаза, затем добавила: – Я хочу пить.

– И я, – сказала Хомили и вдруг села на землю, как будто из неё выпустили воздух. – Всю дорогу вверх шаг за шагом, час за часом я говорила себе: «Ничего, как только мы доберёмся до этой барсучьей норы, я сяду и первым делом выпью чашечку горячего крепкого чая», – только это меня и подбадривало.

– Что ж, и выпьешь, – сказал Под, – у Арриэтты есть свечка.

– И я тебе ещё кое-что скажу, – продолжала Хомили, глядя перед собой. – Я не могу идти через это поле, ни за что на свете не пойду, придётся нам обходить его кругом.

– Так мы и сделаем, – сказал Под, – посреди поля барсучьей норы не найдёшь. Мы обойдём его вокруг постепенно, одна сторона за другой, и начнём завтра с утра. Но сегодня нам придётся спать не раздеваясь, это точно. Сейчас начинать поиски нет смысла, скоро совсем стемнеет, солнце вот-вот зайдёт за холм.

– И собираются тучи, – сказала Арриэтта, глядевшая на закат. – Как быстро они мчатся!

– Дождь! – вскрикнула Хомили в ужасе.

– Надо спешить, – сказал Под, закидывая мешок за спину. – Давай сюда твой, Хомили, тебе будет легче идти…

– В какую нам сторону? – спросила Арриэтта.

– Пойдём вдоль этой, более низкой изгороди, – сказал Под, трогаясь с места. – Постараемся добраться до воды. Если нам это не удастся до того, как пойдёт дождь, укроемся где сможем.

– Что значит – где сможем? – спросила Хомили, ковыляя следом за ним по кочкам в густой траве. – Осторожно, Под, крапива!

– Вижу, – сказал Под. (Они шли сейчас по дну неглубокого рва.) – Что это значит? Ну, в ямке или ещё где-нибудь, – продолжал он, – например, в такой, как эта. Видишь? Под тем корнем.

Подойдя к корню, Хомили заглянула внутрь.

– Ой, нет, я туда не полезу, – сказала она, – там внутри может кто-нибудь быть.

– А то заберёмся под изгородь, – сказал Под.

– Ну, там от дождя не укрыться, – сказала Арриэтта. – Она шла немного в стороне от родителей по склону рва, где трава была ниже. – Мне отсюда видно: там одни стволы и ветки. – Ей стало зябко от свежего ветерка, под которым вдруг закачались листья на кустах, загремели сухие стручки, стукаясь друг о друга. – Небо уже почти совсем затянуло! – крикнула Арриэтта.

– Да, скоро стемнеет, – сказал Под, – ты лучше спускайся сюда к нам, не ровён час – потеряешься.

– Не потеряюсь, мне отсюда лучше видно. Глядите-ка! – вдруг закричала она. – Тут лежит старый ботинок. Он нам не подойдёт?

– Старый – что? – не веря своим ушам, переспросила Хомили.

– Возможно, – сказал Под, оглядываясь по сторонам. – Где он?

– Слева от тебя. Вон там. В высокой траве…

– Старый ботинок! – вскричала Хомили, увидев, что он скидывает на землю оба мешка. – Ты в своём уме, Под?

Но не успела она кончить, как хлынул дождь, по траве запрыгали огромные капли.

– Возьмите мешки и станьте обе под лист щавеля, а я пока посмотрю.

– Старый ботинок… – повторила Хомили, всё ещё не веря сама себе, в то время как они с Арриэттой скорчились под широким листом. Ей пришлось кричать во всё горло – дождь не шуршал, а грохотал по листу. – Ну и шум! – жалобно сказала Хомили. – Прижмись ко мне, Арриэтта, ты простудишься, это уж как пить дать. Батюшки, мне попало за шиворот!..

– Смотри, – сказала Арриэтта, – папа нас зовёт. Пойдём.

Хомили наклонила голову и выглянула из-под качающегося листа. Там в нескольких ярдах от них стоял Под, еле видный среди мокрой травы за завесой дождя. «Как в тропиках», – подумала Арриэтта, вспомнив свой «Географический справочник». Она представила себе, как человек борется со стихиями, болота в джунглях, дышащие миазмами леса… А она смогла бы?..

– Что твоему отцу нужно? – раздался недовольный голос Хомили. – Не можем же мы выйти из-под листа в такой ливень… Ты только взгляни.

– Мы скоро будем по колено в воде, – сказала Арриэтта, – ты разве не видишь? Ведь это ров. Ну же, мама, вылезай. Нам надо со всех ног бежать туда, папа нас зовёт.

Они кинулись бегом, пригнувшись к земле и чуть не оглохнув от грохота дождя. Под помог им подняться повыше, туда, где росла более высокая трава, подхватил их мешки, и они принялись, скользя и падая, пробираться следом за ним через «дебри», как говорила сама себе Арриэтта.

– Вот он, – сказал Под, – забирайтесь.

Ботинок лежал на боку; попасть внутрь можно было только ползком.

– Батюшки! – не переставая повторяла Хомили. – Батюшки!.. – И боязливо оглядывалась вокруг. Но внутри ботинка было темно. – Интересно, кто его раньше носил, – сказала Хомили и остановилась на месте.

– Ну что ты застыла, – сказал Под, – двигайся дальше! Не бойся.

– Дальше? Ни за что, – сказала Хомили, – я не сделаю дальше ни шага. Там, в носке, может что-нибудь быть.

– Не бойся, – повторил Под, – я смотрел. В носке нет ничего, кроме дыры. – Он сложил мешки с одного бока. – Можно будет прислониться к ним, – сказал он.

– Ах, если бы знать, кто его носил, – повторила Хомили, вытирая мокрое лицо ещё более мокрым передником и боязливо всматриваясь в темноту.

– Ну и что бы это тебе дало? – спросил Под, развязывая самый большой мешок.

– Знать бы, чистюля он был или грязнуля, – сказала Хомили, – и отчего он умер. А вдруг от какой-нибудь заразной болезни.

– С чего ты взяла, что он умер? – спросил Под. – Скорее всего он здоров как бык и, возможно, в эту самую минуту, вымыв руки, садится за стол пить чай.

– Чай? – переспросила Хомили, и лицо её просветлело. – Где свеча, Под?

– Вот она, – сказал Под. – Арриэтта, дай-ка мне восковую спичку и среднюю крышку от пузырька из-под аспирина. Мы должны экономно расходовать заварку. Впрочем, мы всё должны расходовать экономно.

Хомили протянула палец и дотронулась до изношенной кожи.

– Завтра утром я устрою тут, внутри, генеральную уборку, – сказала она.

– Совсем неплохой ботинок, – сказал Под, вынимая из мешка половинку ножниц. – Если хочешь знать, нам повезло, что мы его нашли. Можешь не волноваться, он чистый – чище не надо. И солнце его пекло, и дождь промывал, и ветер проветривал – и так год за годом. – Он воткнул лезвие ножниц в дырочку для шнурка и крепко привязал.

– Зачем ты это делаешь, папа? – спросила Арриэтта.

– Чтобы поставить на него крышку, понятно, – ответил Под, – это будет вроде кронштейна над свечой. Треноги-то у нас здесь нет. Пойди теперь набери в крышку воды, снаружи её предостаточно… Вот умница.

Да, снаружи воды было предостаточно, она низвергалась с неба потоками, но вход в ботинок был с подветренной стороны, и на земле перед ним остался крошечный сухой пятачок. Арриэтта без труда набрала воду, наклонив над крышкой остриём вперёд большой лист наперстянки. Вокруг слышался ровный шум дождя, из-за света свечи внутри ботинка мрак снаружи, казалось, ещё сгустился. Пахло травой и листьями, луговыми просторами и лесными зарослями, а когда Арриэтта повернулась, чтобы отнести воду, на неё повеяло ещё одним запахом – душистым, пряным, пьянящим. «Надо будет утром об этом вспомнить», – подумала Арриэтта; так пахла дикая земляника.