Добывайки

Как они пробрались там, частенько говорила потом Хомили, она не может и ума приложить – сплошной частокол из стеблей. И насекомые… Хомили и в голову не приходило, что на свете так много разных насекомых. Одни неподвижно висели, прицепившись к чему-нибудь, другие проворно бегали туда и сюда, третьи (эти были хуже всех) глядели неподвижным взглядом и не трогались с места, а затем, все ещё не спуская с вас глаз, медленно пятились назад. Казалось, говорила Хомили, что сперва они хотели вас укусить, а потом передумали, но не из доброты, а из осторожности. «Злющие, – говорила она, – вот они какие были. Да, злющие-презлющие!»

Пока Под, Хомили и Арриэтта пробирались между стеблями, они чуть не задохнулись от цветочной пыльцы, которая облаком сыпалась на них сверху. То и дело на их пути вставали обманчиво сочные, колышущиеся листья с острыми краями, которые резали руки. Они скользили по коже нежно, как смычок по струнам скрипки, но оставляли кровавый след. Не раз им встречались высохшие узловатые стебли, о которые они спотыкались и падали головой вперёд, и частенько не на землю, а на похожее на подушку растение с серебристыми, тонкими, как волос, шипами, уколы которых причиняли жгучую боль. Высокая трава… Высокая трава… До конца жизни она преследовала Хомили в самых страшных снах.

Чтобы попасть в сад, им надо было пробраться сквозь живую изгородь из бирючины. Мёртвые листья под тёмными ветвями… мёртвые листья и гниющие сморщенные ягоды, среди которых, утопая в них чуть не по пояс, они прокладывали путь, а кругом под живыми листьями, шуршавшими над головой, влажная духота. И здесь тоже были насекомые: они переворачивались на спину, или внезапно подпрыгивали, или коварно уползали прочь.

Дальше по саду идти было легче. Здесь всё лето гуляли куры, и в результате, как обычно, осталась голая, вытоптанная земля цвета лавы, без единой травинки. Ничто не заслоняло дорогу. Но если добывайкам было хорошо видно, то и их самих было видно не хуже. Фруктовые деревья стояли далеко друг от друга, за ними было трудно укрыться, любой, кто выглянул бы из окна, вполне мог удивлённо воскликнуть: «Что это там такое движется в саду, как вы думаете? Там, у второго дерева справа… будто листья под ветром. Но сейчас нет никакого ветра. Скорее это напоминает бумажку, которую тащат на нитке… И на птиц не похоже, те скачут в разные стороны…» Вот какие мысли проносились в уме Пода, когда он уговаривал Хомили идти дальше.

– Не могу я, – со слезами говорила она. – Мне надо присесть. Хоть на минуточку. Ну, пожалуйста. Под!

Но он был непреклонен.

– Посидишь, – говорил он, подхватывая её под локоть и подталкивая вперёд, – когда доберёмся до леса. Арриэтта, возьми маму под руку с той стороны и не давай ей останавливаться.

Когда добывайки наконец очутились в лесу, они бросились на землю у самой тропинки – они слишком устали, чтобы искать более укромный уголок.

«Ах, батюшки!.. Ах, батюшки!» – повторяла Хомили (но говорила она скорее по привычке), и по её выпачканному землёй лицу и блестящим тёмным глазам Под и Арриэтта видели, что она вовсю шевелит мозгами. И она держала себя в руках, это они тоже видели, другими словами, Хомили вовсю старалась.

– Ни к чему так бежать, – сказала она наконец, немного отдышавшись. – Нас никто не заметил; они, верно, думают, что мы всё ещё там, под полом, словно в ловушке.

– Я не так в этом уверена, – сказала Арриэтта. – Когда мы поднимались на холм, в кухонном окне мелькнуло чьё-то лицо. Похоже, что это был мальчишка. А в руках он держал что-то вроде кота.

– Если бы нас хоть кто-то заметил, – возразила Хомили, – они бы уже давно кинулись в погоню, вот что я тебе скажу.

– Верно, – согласился Под.

– Ну, в какую сторону мы теперь пойдём? – спросила Хомили, оглядываясь и не видя ничего, кроме деревьев. На щеке у неё была большая царапина, волосы растрепались и висели неровными прядями.

– Пожалуй, сперва разберём поклажу, – сказал Под. – Давайте посмотрим, что мы захватили с собой. Что у тебя в мешке, Арриэтта?

Арриэтта развязала мешок, который спешно собрала два дня назад на случай крайней необходимости – как раз такой случай, как сейчас, – и принялась выкладывать вещи на дорожку. Чего там только не было! Три металлических крышечки от пузырьков с пилюлями, все три разного размера, так что они аккуратно вкладывались одна в другую; довольно большой огарок свечи и семь восковых спичек; смена нижнего белья и шерстяная фуфайка, связанная Хомили на тупых штопальных иголках из распущенного на нитки, много раз стиранного носка; и, наконец, главные сокровища Арриэтты – карандашик, снятый с бальной программки, и записная книжка-календарь с пословицами и поговорками, в которой она вела дневник.

– Ну зачем тебе понадобилось тащить её с собой? – проворчал Под, кидая мельком взгляд на этот увесистый фолиант, в то время как он вытаскивал свои пожитки.

«Затем же, – подумала про себя Арриэтта, глядя на вещи, которые вынимал отец, – зачем ты сам взял сапожную иглу, молоток (сделанный из язычка электрического звонка) и моток шпагата. У каждого своё увлечение, каждому нужны орудия своего ремесла». (А её собственным увлечением была литература.)

Помимо сапожных принадлежностей Под взял из дому половинку ножниц, осколок лезвия от безопасной бритвы, обломок детского лобзика, бутылочку из-под аспирина с завинчивающейся крышкой, полную воды, небольшую скрутку тонкой проволоки и две стальные шляпные булавки, одну из которых, ту, что покороче, он дал сейчас Хомили.

– Поможет тебе забираться наверх, – сказал Под, – возможно, часть пути нам придётся идти в гору.

Хомили взяла с собой вязальные иглы, остаток нераспущенного носка, три куска сахару, палец от лайковой перчатки, набитый смесью соли с перцем и завязанный крепко-накрепко ниткой, несколько кусочков сухого печенья, маленькую жестяную коробочку, в которой когда-то держали граммофонные иглы и где теперь был чай, брусочек мыла и зеркальце.

Под хмуро осмотрел всю эту разнокалиберную груду.

– Вполне вероятно, что мы взяли не то, что надо, – сказал он, – но теперь ничего не попишешь. Кладите всё обратно, – продолжал он, подавая им пример, – нам пора двигаться. Это ты хорошо придумала, Арриэтта, засунуть крышку в крышку. Пожалуй, будь их побольше хоть на одну, на две, было бы и того лучше.

– Но ведь нам только надо добраться до барсучьей норы, – принялась оправдываться Арриэтта. – Я хочу сказать, ведь у тёти Люпи всё, наверно, есть, ну, всякая там кухонная утварь и посуда.

– Лишняя кастрюля ещё никому никогда не помешала, – сказала Хомили, запихивая обратно остаток носка и завязывая мешок куском синего шёлка для вышивания, – в особенности если живёшь в барсучьей норе. А кто сказал, что твоя тётя Люпи вообще там? – продолжала Хомили. – Я думала, она потерялась… заблудилась… или ещё что… в этих полях.

– Вполне возможно, что она уже нашлась, – сказал Под. – Ведь прошло около года – не так ли? – с тех пор, как она ушла из дома.

– И так или иначе, – добавила Арриэтта, – кастрюли она с собой вряд ли взяла.

– Никогда не могла понять, – сказала Хомили, вставая с земли и проверяя, не слишком ли тяжёл мешок, – и никогда не пойму, кто бы что бы ни говорил, что ваш дядя Хендрири нашёл в этой гордячке и воображале Люпи.

– Хватит, – сказал Под, – сейчас не время косточки перемывать. – Он тоже встал и, повесив свой походный мешок на шляпную булавку, перекинул его через плечо. – Ну, – сказал он, осматривая их с ног до головы, – у вас всё в порядке?

– И не скажешь положа руку на сердце, – продолжала Хомили, – что она злая. Но уж больно она нос дерёт.

– Как ботинки? – спросил Под. – Не жмут?

– Пока нет, – сказала Хомили.

– А как ты, дочка?

– У меня всё в порядке, – откликнулась Арриэтта.

– Перед нами долгий путь, – сказал Под. – Торопиться мы не будем, пойдём потихоньку. Но без остановки. И ворчать тоже не будем. Ясно?

– Да, – сказала Арриэтта.

– И глядите в оба, – продолжал Под, в то время как они уже шли по тропинке. – Если увидите что-нибудь опасное, делайте то же, что я… и быстро… поняли? Только не разбегаться по сторонам. И не визжать.

– Да знаю я всё это, – сердито сказала Арриэтта, прилаживая на спину мешок, и двинулась вперёд, словно хотела, чтобы до неё не долетали его слова.

– Ты думаешь , что знаешь, – сказал Под ей вслед. – На самом деле ты совсем ничего не знаешь, ты не умеешь прятаться, и мать твоя – тоже. Это требует тренировки, это, если хочешь, искусство…

– Как это не знаю? – повторила Арриэтта. – Ты же мне рассказывал.

Она поглядела в сторону, в тёмные глубины зарослей куманики возле тропинки, и увидела огромного паука, висящего в воздухе (паутины его не было видно). Паук, казалось, смотрел прямо на неё – Арриэтта увидела его глаза и смерила его вызывающим взглядом.

– За пять минут не расскажешь, – настаивал Под, – того, чему учиться надо на собственном опыте. То, что я рассказал тебе, дочка, в тот день, когда взял тебя наверх добывать, даже не азбука в нашем деле. Я старался тебя научить, потому что твоя мать попросила меня. И видишь, куда это нас привело?

– Перестань, Под, – отдуваясь, сказала Хомили (они шли слишком быстро), – к чему вспоминать прошлое?

– Но это именно я и хочу сказать, – возразил ей Под. – Прошлое и есть опыт, на прошлом учишься. Понимаешь, когда идёшь добывать…

– Но ты занимался этим всю жизнь, Под… ты прошёл выучку, а Арриэтта поднялась наверх всего один раз…

– Это я и хочу сказать! – сердито вскричал Под, приостанавливаясь, чтобы Хомили могла его догнать, и упрямо продолжал: – Это именно я и хочу сказать. Если бы она знала хоть азбуку того, как надо прятаться…

– Берегись! – раздался резкий возглас Арриэтты, опередившей их на несколько шагов.

Послышался нарастающий шум и громкое хриплое карканье. Их покрыла большая тень… и внезапно на тропинке остался стоять один Под – лицом к лицу с огромной чёрной вороной.

Птица глядела на него злобно, но немного опасливо, кривые когти были слегка повёрнуты внутрь, большой клюв приоткрыт. Под, замерев на месте, тоже глядел на птицу. Он был похож на короткий и толстый гриб, выросший вдруг на тропинке. Огромная птица повернула голову набок и с любопытством поглядела на Пода другим глазом. Под не двигался и по-прежнему пристально смотрел на неё. Ворона издала горлом тихий звук, похожий на блеянье, и, удивлённая, сделала шаг вперёд. Под по-прежнему не двигался. Ворона сделала один косой прыжок… второй… и тут – всё с тем же неподвижным лицом – Под заговорил.

– Убирайся туда, где ты была, – сказал он спокойно, даже дружески, и птица приостановилась в нерешительности. – И, пожалуйста, без глупостей. Нам это ни к чему, – продолжал Под ровным голосом. – Косолапая ты, вот что я тебе скажу! Я раньше и не замечал, что вороны косолапые. Выпялилась на меня одним глазом и голову набок свернула… Верно, думаешь, это красиво… – Под говорил вежливо, даже любезно. – А вот и нет, при таком-то клюве…

Ворона застыла на месте. Каждая линия её оцепеневшего тела выражала теперь не любопытство, а полнейшее изумление. Она не верила своим глазам.

– Прочь отсюда! Убирайся! – вдруг закричал Под, делая к ней шаг. – Кыш!..

И огромная птица, бросив на него безумный взгляд, испуганно каркнула и поднялась в воздух, хлопая крыльями. Под вытер лоб рукавом. Из-под листа наперстянки выползла Хомили, всё ещё бледная и дрожащая.

– О, Под, – тяжело дыша, проговорила она, – это просто чудо! Ты – настоящий герой.

– Это совсем не трудно… Главное – держать себя в руках.

– Но она такая огромная! – сказала Хомили. – Когда они в воздухе, даже представить трудно, что они такой величины.

– Величина тут ни при чём, – сказал Под, – они разговора боятся. – Он смотрел, как Арриэтта выбирается из пустого пня и отряхивает платье. Когда она тоже посмотрела на него, он отвёл глаза. – Ну, – сказал он, немного помолчав, – пора двигаться.

Арриэтта улыбнулась и после секундного колебания подбежала к отцу.

– Ну, это уже зря, – еле слышно проговорил Под, когда она обвила руками его шею.

– Ах! – воскликнула Арриэтта, прижимаясь к отцу. – Ты заслужил медаль за отвагу… Я хочу сказать: ты не растерялся перед этой вороной.

– Нет, девочка, – возразил Под, – ты вовсе не это хотела сказать. Ты хотела сказать, что я её прозевал, что она поймала меня врасплох, в то самое время, как я рассуждал о том, что надо всегда быть начеку. – Он похлопал её по руке. – Но в главном ты права: мы действительно не растерялись. Вы с мамой не потратили ни одной лишней секунды, и я вами горжусь. – Он отпустил её руку и закинул мешок за спину. – Но в следующий раз, – добавил он, внезапно оборачиваясь, – не прячься в пень. Он может быть пустым и в то же время полным, если ты меня понимаешь, и ты попадёшь из огня да в полымя…