– Ты что – видела его?
– Нет, Спиллера увидеть нельзя. Только если он сам захочет.
– Он вроде бы слился с корой, – объяснил Под.
– Но если вы его не видели, – спросила, помолчав, Хомили, – как вы можете быть уверены, что он там был?
– А мы и не уверены в этом, – сказал Под.
Хомили ещё сильней растревожилась:
– Вы думаете, Спиллер разрезал верёвку?
– Похоже на то, – сказал Под. – Влез по свободному концу на дерево – ведь он спускался донизу, – как, помнишь, я лазал дома по тесьме?
Хомили уставилась на куманику.
– Но, послушай, если там, под ветками, и правда стоит его барка – в чём я сомневаюсь, – почему он не придёт и не заберёт нас?
– Я уже говорил тебе, – устало произнёс Под, – он дожидается темноты. Подумай сама, Хомили. Спиллеру нужна эта река… она даёт ему средства к жизни. Верно, он мог вызволить нас. Ну а вдруг бы Кривой Глаз его заметил? С той минуты все цыгане стали бы его выслеживать… его и барку. Понимаешь, что я хочу сказать? Глаз бы не спускали с реки. Порой, – продолжал Под, – ты такое городишь, словно ты не добывайка. И ты, и Арриэтта – обе вы. Словно вы и не слышали о таких вещах, как укрытие, и всё такое в этом духе, не говоря уж о том, что для нас значит, если нас увидят. Вы ведёте себя так, словно обе вы – человеки.
– Право, Под, – запротестовала Хомили, – совсем ни к чему браниться.
– Но я и правда так думаю, – сказал Под. – К тому же Спиллер знал, что с нами всё в порядке и можно подождать до темноты. Раз мы отрезали крючок.
Они замолчали, прислушиваясь к плеску воды у другого берега. Привлечённая звуком знакомого голоса, Хомили отошла от Пода, желая узнать, что там происходит.
– Ну-ка, вылезай, – говорил Эрни Ранэйкр, – ставь ногу на этот корень. Так. А теперь дай мне руку. Рановато для купания, я бы сказал. Я бы лично в воду не полез. Скорей уж попробовал бы поудить… конечно, если бы мне было наплевать на запрещение… Ну, что там, давай шевелись. – У него прервалось дыхание, точно он тащил какую-то тяжесть. – Раз, два, три – хоп! Вот мы и здесь. Ну-ка, взглянем, что в этой корзинке…
Чтобы лучше их разглядеть, Хомили влезла на ветку и тут почувствовала ладонь Пода у себя на плече.
– Смотри! – в волнении вскричала она, хватая его за пальцы. – Он сейчас найдёт эту рыбу – его добычу. Зеркальную форель, или как там она называется…
– Пошли, – шепнул Под.
– Одну минутку, Под…
– Но нас ждёт Спиллер, – настойчиво сказал Под. – Он говорит, что лучше отчалить сейчас, пока они занимаются корзинкой… и что от света фонарика на берегу река кажется темней.
Хомили медленно обернулась. Рядом, рукой подать, колыхалась на волнах барка Спиллера. А сам он вместе с Арриэттой стоял на корме. В лунном свете были ясно видны их лица, бледные на тёмном фоне листвы. Всё было тихо, лишь журчала река.
Словно во сне Хомили начала спускаться.
– Спиллер… – еле слышно сказала она.
И, оступившись, чуть не свалилась на Пода.
Бережно поддерживая прильнувшую к нему жену, Под довёл её до воды. Помогая ей подняться на борт, он сказал:
– Вы с Арриэттой лучше идите под навес. Тесновато сейчас из-за груза, но тут уж ничего не попишешь…
Но Хомили задержалась, она молча смотрела на Спиллера, столкнувшись с ним на корме. Она не могла найти слов благодарности и не решалась пожать ему руку. У него вдруг сделался отчуждённый вид – перед ней был начальник, капитан. Она просто стояла и смотрела на него, пока, насупившись от смущения, он не отвернулся.
– Пошли, Арриэтта, – хрипло сказала Хомили; и они покорно скользнули под гетру.
Глава двадцать первая
Забравшись на груз, выпирающий там и сям буграми, Арриэтта и Хомили прижались друг к другу, чтобы разделить последние остатки тепла. Когда Под опустил край гетры и Спиллер оттолкнулся от берега веслом, Хомили громко вскрикнула.
– Всё в порядке, – успокоила её Арриэтта, – мы уже плывём, нас качнуло в последний раз.
Барка плавно скользила по волнам, искусно меняя курс при каждом повороте. На корме, за аркой, образованной задним концом гетры, словно в рамке виднелись Под и Спиллер. «О чём они разговаривают?» – спросила себя Арриэтта. Как бы ей хотелось их слышать!
– Под простудится до смерти, – простонала Хомили, – и мы тоже.