Добролюбов: разночинец между духом и плотью

Письма Добролюбова из Европы поражают полным отсутствием упоминаний об осмотре достопримечательностей. В отличие от своих известных современников и соотечественников Карамзина, Жуковского, Достоевского, стремившихся посетить знаменитые средневековые города, соборы, монастыри, картинные галереи, критик интересовался не культурой, историей и искусством, а политикой и природой. Можно было бы подумать, что состояние его здоровья не позволяло совершать прогулки и экскурсии, но плохо чувствовал себя он лишь первый месяц, в Германии, что не мешало ему в Берлине, а потом в Париже заниматься организацией европейской подписки на «Современник»^{374}.

Приехав в Саксонию, Добролюбов предпочел Дрездену с его знаменитой картинной галереей скалы и тропинки заповедного горного места недалеко от столицы королевства:

«В Саксонской Швейцарии виды, точно, превосходны; но в городе всё так узко, темно, грязно, что он годится гораздо более для панорамы, нежели для живого глаза. А в панораме он, точно, должен быть великолепен с своими узкими, закопченными зданиями, мутной и узенькой Эльбой, разрезывающей его, и свежей зеленью, которая его опоясывает, составляя контраст с копотью и грязью стен»^{375}.

Симптоматично, что Добролюбов смотрит на город сверху; ему чужд взгляд пешехода, петляющего по узким улочкам. Живым организмом для него был вовсе не каменный город, а природа. Можно думать, что на таком восприятии сказались влияние Фейербаха, рационализм и утилитарное отношение Добролюбова к искусству. Разумеется, о галерее, архитектуре или соборах путешественник даже не упоминает. Единственное место, которое он посетил в Дрездене, — театр, где был поражен обилием и даже засильем соотечественников, «которые несли ужасающую дичь, воображая, что никто их не понимает»^{376}.

Такой взгляд преобладал у Добролюбова и в следующих пунктах маршрута. Приехав из Дрездена в Прагу, он вместо достопримечательностей упоминает демонстрации студентов с пением чешских песен^{377}.

Долгую остановку пришлось сделать в швейцарском курортном Интерлакене. Оттуда нужно было ехать в российское посольство в Берн — хлопотать о продлении заграничного паспорта. Швейцарские городки и ландшафты, в европейской культуре связанные с Руссо, Вольтером и Байроном, а в русской — с «Письмами русского путешественника» Н. М. Карамзина, у Добролюбова не вызвали никаких культурных ассоциаций. Он лишь методично фиксировал улучшение своего физического состояния, прогулки по горам с подъемом на вершины и ледники^{378}.

После Швейцарии Добролюбов провел в нормандском Дьепе, на французском побережье Ла-Манша, три унылые недели: купания, писание статей в «Современник», разговоры с отдыхающими. В планах критика было вырваться в Париж, куда его еще в июне 1860 года позвал добрый знакомый Николай Николаевич Обручев, профессор Академии Генерального штаба. Между делом Обручев жаловался на «бонтонность» встреченного им писателя Ивана Гончарова, который оказался «не нашего поля ягодой»^{379}.

Добравшись в начале сентября до Парижа, Добролюбов поселился у Обручева, квартировавшего в одном из семейных пансионов Латинского квартала, где прожил до конца ноября. Здесь его спартанская жизнь была освежена новым чувством. Откладывая рассказ об очередной любовной интриге Добролюбова, подчеркнем, что его парижские развлечения, очевидно, ограничивались прогулками по бульварам, паркам, беседами с Обручевым. К искусству путешественник оставался равнодушен. Всё, чего он жадно искал, — новая обстановка, в которую можно было бы сбежать от себя, от своего амплуа ядовитого публициста. Вот как он описывал это состояние в письме Антонине Кавелиной, жене известного историка: