Добролюбов: разночинец между духом и плотью

Конечно, Добролюбов был не единственным русским публицистом, трактовавшим итальянские события в таком ключе. Недавние исследования (в частности, книга Андреаса Реннера о русском национализме) показали, что и либеральные, и демократические журналы и газеты в конце 1850-х годов пытались осмыслить итальянский опыт и спроецировать его на события в России. Объединение Италии под лозунгами наиболее современной на тот момент идеологии «национализма» оказало большое влияние на представления русских интеллектуалов, проектировавших ту форму, в какой России предстояло встретить и отмену крепостного права, и Польское восстание 1863 года, и другие проблемы, вызванные резким возрастанием социальной турбулентности в самых разных уголках империи^{381}. «Национализм» середины XIX века предполагал объединение народов поверх династических, сословных и политических барьеров на основе культурно-языковой общности людей, издавна проживающих на определенной территории и имеющих общую непрерывную культурную традицию. Ключевой целью мыслились модернизация государства и европеизация общества. Варианты ответа на вопросы, что такое нация и каков (этнический, языковой или идеологический) главный критерий ее единства, существенно разнились. Случай Италии выглядел для современников простым: итальянцы — сообщество людей, говорящих на не сильно различающихся диалектах, имеющих общую историю начиная с Античности и борющихся с иноземным французским и австрийским владычеством и деспотическим правлением Бурбонов в Королевстве обеих Сицилий.

Полностью спроецировать эту ситуацию на Россию было невозможно: она не была раздроблена, не находилась под иноземным гнетом. Поэтому русские публицисты предлагали по-разному осваивать уроки Рисорджименто. С одной стороны, все они понимали, что освобождение крестьян прибавляет к слою сознательных граждан многомиллионную массу — народ, который должен очнуться от векового сна и осознать свои права; его нужно просветить, «вырастить» и перевести отношения бывших крепостных и их помещиков в современные правовые категории. С другой стороны, объединение Италии, потребовавшее военного противодействия Австрии, высвечивало для русских публицистов нестабильность положения в Российской империи, на западных окраинах которой, в Польше и Малороссии, уже давно зрели национальные движения (например, деятельность Кирилло-Мефодиевского братства украинофилов с 1840-х годов), угрожавшие отделением от «единого тела». Либеральная пресса находила успокоение в торжестве Виктора Эммануила и его правительства во главе с Кавуром и прекращении диктатуры радикала Гарибальди: «легитимный» порядок был сохранен и лишь усовершенствован принципиально новой идеей нации, не предполагавшей непременного перехода от монархии (уже конституционной) к республике.

Собственно, все «итальянские» статьи Добролюбова направлены против либерального понимания Рисорджименто. В отличие от обозревателей «Русского вестника», «Отечественных записок», «Сына отечества» и других журналов, публицист «Современника» мало интересовался национальным вопросом, выдвигая на первый план проблему установления справедливого республиканского устройства, который обеспечил бы реализацию всех прав и свобод для простого итальянского народа. В самой ранней из «итальянских» статей «Непостижимая странность» (Современник. 1860. № 11), вторая часть которой, к сожалению, не была дописана, Добролюбов пытался растолковать русскому читателю, как и почему в Неаполитанском королевстве могла произойти революция, если все путешественники-публицисты изображали итальянский народ ленивым, покорным, терпеливым и полностью поддерживающим католическую церковь и королевскую власть. Представление о высоком уровне поддержки простым народом существующей власти Бурбонов, рассуждал Добролюбов, может быть опровергнуто данными о большом количестве восстаний, методично собранными из разных источников. Однако государственная пропаганда через систему образования, церковные проповеди и официальную прессу сводит шансы противников режима на его изменение почти к нулю. Интригующий вопрос, как же стала возможна революция в стране, где не наблюдалось явных признаков недовольства и не существовало серьезной оппозиции власти, и задает читателю автор^{382}.