До встречи в Бомбее

Но, конечно, Эмма ничего не сказала. Она и так выставила себя посмешищем. Что подумает сестра-хозяйка? Строго напомнив себе, что она медицинская сестра, офицер Джонс — ее пациент и, как бы он ни выглядел внешне, до идеального здоровья ему далеко, Эмма переключила внимание на подопечного. «Потеря разума, — всегда говорил доктор Арнольд, — так же опасна, как и потеря крови». Она тихо повторила его слова, а затем еще раз для верности, от души желая поскорее избавиться от смущения. Соберись! Эмма сделала шаг навстречу офицеру Джонсу. В конце концов, он служил и многое пережил на войне, а потому заслуживает той же заботы и участия, что и остальные ее мальчики. Она надеялась, что кто-нибудь так же заботился о ее дорогом женихе Фредди до того, как его взяли в плен на Марне.

Ей и думать не хотелось, что к ее младшему брату Билли могли бы отнестись иначе в эвакуационном пункте для раненых в Лосе. («Он ведь не лежит на носилках, всеми покинутый, терзаемый жаждой и мучительной болью? Господи, пожалуйста, только не это!»)

Эмма резко вздохнула, чтобы отогнать страшные картины, которые всегда всплывали перед глазами, и заставила себя сосредоточиться на офицере Джонсе, который уже ухватился за дверь санитарной машины, спрыгнул на обледенелый гравий и горделиво выпрямился. И хотя мысли Эммы были наполовину заняты воспоминаниями о Фредди и Билли, ее сердце переполняло сострадание к стоявшему перед ней солдату, этому одинокому страдающему человеку.

— Офицер Джонс, — позвала она.

Мужчина поморщился, но она не поняла почему. Возможно, устал за время долгой поездки. Но это легко исправит какао. Эмма подошла еще на шаг ближе, не обращая внимания на снег, залетавший в ее сестринский капюшон и проникавший до самых плеч через ткань накидки, и протянула руку, чтобы завести офицера Джонса в здание госпиталя.

«Бедняга просто потерян», — ответила она тогда медсестре из добровольческого отряда.

«Но теперь уже нет», — заверила она сама себя.

Он нашел ее.

Уж она-то за ним присмотрит.

Новый пациент был молчалив. Только поблагодарил девушку-шофера санитарной машины и заверил Эмму, что может идти без поддержки и самостоятельно нести небольшую сумку. У него был низкий голос и правильная речь. «Я настаиваю».

Эмма, привыкшая к немногословности пациентов, научилась прекрасно заполнять паузы. Пока вела офицера Джонса к теплому, обитому деревянными панелями подъезду, пропахшему табачным дымом, запахом бекона, долетавшим из кухни на цокольном этаже, и дезинфицирующей жидкостью «Джейз», она вещала о том, как, должно быть, ему хорошо наконец выбраться из холодной санитарной машины. Мужчина ничего не ответил. Предположив, что угрюмая девушка в машине не особо баловала его общением, Эмма решила, что ему пойдет на благо небольшая передышка перед первым приемом у доктора Арнольда. Ей было велено привести пациента прямо к нему, но…

— Почему бы нам не организовать небольшую экскурсию? — предложила медсестра.

— Экскурсию?

— Именно. Почему нет? Оставляйте вещи здесь. Да-да, прямо возле лестницы. Я распоряжусь, чтобы их подняли в вашу комнату.

— Я мог бы захватить…

— Нет, не нужно. Идемте. Проходите сюда.

Шелестя юбкой, Эмма шагала по просторному главному холлу мимо горевших керосинок и камина в столовую, где стоял обеденный стол из красного дерева на двадцать человек.

— Все наши пациенты едят в три смены, — пояснила она. — Мы стараемся, чтобы состав смен менялся и все между собой общались.

Говорить о том, как мало здесь вообще разговаривают за обедом, она не стала. Также не упомянула о запретных темах. К ним относились Франция, Бельгия, Китченер[9], боши… практически всё, что связано с войной. У него будет еще достаточно времени, чтобы узнать об этом. Эмма поспешила дальше и провела Джонса в гостиную, уставленную креслами и увешанную картинами. Горстка пациентов скучала у молчавшего граммофона. Она пояснила, что музыку никогда не включают, если кто-то из пациентов находится внизу. Медсестра остановилась, отвлекшись на бойца, получившего самые обширные повреждения, — капитана со скорбным лицом, который носил специальную маску, скрывавшую его изуродованные челюсть и череп, который плакал всякий раз, когда его навещала мать, не желая отпускать ее от себя, и постоянно сильно трясся.

— Что с ним произошло? — спросил Джонс, проследив за взглядом медсестры.

Эмма заколебалась и соврала, что толком не знает, потому что ей совсем не хотелось расстраивать его страшными подробностями. Вздохнув, она поспешила перейти в библиотеку.

— Смотрите, у нас здесь есть бильярдный стол. Вы играете в бильярд?

— В бильярд? — переспросил он, и на его скулах дрогнули желваки. Эмма не поняла, собирался ли он улыбнуться или нахмуриться. — Не знаю.

— Ну конечно, — сказала она, кляня себя за бесчувственность. Скорее всего, он хотел нахмуриться. Точно собирался нахмуриться.

— Что ж, — продолжила Эмма, — не сомневаюсь, что мы найдем вам приятеля, который вас научит.

Он задумчиво оглядел стол и книжные полки.

— Хотите… — начала было Эмма.