Дни в Бирме

Староста, похоже, смутился и потер нос. Повернувшись к Флори, он спросил, не желает ли молодая такин-ма добавить в чай молока. Он слышал, что европейцы пьют чай с молоком. Если нужно, деревенские найдут корову и подоят. Однако Элизабет была непреклонна, несмотря на жажду; она попросила Флори послать кого-нибудь за бутылкой содовой, которые лежали в сумке Ко Слы. После этого староста удалился с веранды, чувствуя вину за то, что не сумел достойно принять дорогих гостей.

Элизабет все не выпускала из рук ружье, а Флори облокотился о перила веранды и для вида закурил хозяйскую чируту. Элизабет не терпелось начать охоту, и она засыпала Флори вопросами.

– Скоро мы выйдем? Думаете, достаточно у нас патронов? А скольких загонщиков возьмем? О, как я надеюсь, что нам повезет! Вы ведь рассчитываете, что нам кто-нибудь попадется, правда?

– Вряд ли что-то существенное. Определенно настреляем голубей и, может, диких кур. Для них сейчас не сезон, но петухов стрелять можно. Поговаривают, где-то здесь бродит леопард, задравший вола рядом с деревней на прошлой неделе.

– О, леопард! Будет просто прелесть, если мы его подстрелим!

– Боюсь, вероятность очень мала. Когда охотишься в Бирме, главное правило: ни на что не надеяться. Сплошное разочарование. Джунгли кишат дичью, но даже разрядить ружье удается нечасто.

– Почему это?

– Джунгли очень плотные. Животное может быть в пяти ярдах, а ты его не видишь, и в половине случаев они проскользнут мимо загонщиков. А если кого и заметишь, то лишь на долю секунды. Опять же, кругом вода, так что никакое животное не привязано к конкретному месту. Тигр, к примеру, может при желании пройти сотни миль. И со всей этой дичью им нет нужды возвращаться на прежнее место, если они почуют что-то неладное. В юные годы я ночь за ночью сидел в засаде рядом с жуткими вонючими тушами коров, но тигры так и не пришли.

Элизабет потерлась лопатками о спинку стула. Она иногда так делала, выражая особенное удовольствие. Когда Флори рассказывал что-нибудь такое, она его любила, действительно любила. Самые тривиальные сведения об охоте заводили ее. Хоть бы он все время говорил об охоте, а не о книжках и искусстве, и паршивой поэзии! Она вдруг прониклась восхищением к Флори и решила, что он по-своему очень даже привлекательный мужчина. Как он мужественно выглядит в грубой рубашке с расстегнутым воротом, в шортах и крагах, и охотничьих сапогах! А его лицо – резко очерченное, загорелое – это ведь лицо солдата. Он стоял к ней правым боком, пряча родимое пятно. Ей хотелось слушать его дальше.

– Ну, расскажите же еще об охоте на тигра. Это ужас как интересно!

Он рассказал, как несколько лет назад ему пришлось застрелить тигра, старого шелудивого людоеда, убившего одного из его кули. Как он сидел в засаде на дереве, облепленный москитами; как увидел глаза тигра, словно большие зеленые фонари, приближавшиеся из темных джунглей; как услышал его дыхание и чавканье, когда он принялся за труп кули, привязанный к колу под деревом. Флори описал все это довольно бегло (ему не хотелось походить на типичного англоиндийца из анекдотов, трындящего об охоте на тигров), но Элизабет снова восторженно повела лопатками. Он не сознавал, насколько подобные рассказы поднимали его в ее глазах, как бы реабилитируя за все те случаи, когда он утомлял ее и раздражал. К дому старосты подошли шестеро вихрастых юнцов, с дахами на плечах, под предводительством сухопарого седого старика. Один из юнцов что-то резко выкрикнул. Показался староста и сказал Флори, что пришли загонщики, и можно трогаться, разве только молодой такин-ма будет жарко.

Они вышли на охоту. Со стороны джунглей деревню огораживала стена толстенных кактусов высотой шесть футов. Пройдя по узкой дорожке вдоль кактусов, охотники вышли на пыльную ухабистую дорогу, по обеим сторонам которой высились бамбуковые заросли. Молодые загонщики устремились вперед, держа наготове широкие дахи. Старый охотник шагал прямо впереди Элизабет. Лонджи он подвязал, точно набедренную повязку, и на его поджарых ляжках красовалась затейливая татуировка, точно темно-синее кружево. Поперек дороги накренился один бамбук, толщиной с запястье. Первый загонщик перерубил его снизу дахом; из бамбука выплеснулась вода, сверкнув на солнце. Пройдя полмили, они вышли в открытое поле и остановились; все вспотели после быстрой ходьбы на лютом солнцепеке.

– Вот, где мы будем стрелять, – сказал Флори, – вон там.

Он указал через стерню, широкую пыльную равнину, поделенную полосками грязи на массивы порядка акра или двух. Равнина была плоской и безжизненной, не считая белоснежных цапель. Сразу за полем вздымались могучей темно-зеленой скалой джунгли. А неподалеку, ярдах в двадцати, росло деревце наподобие боярышника. Загонщики приблизились к нему, и один из них опустился на колени и стал отвешивать поклоны, что-то бормоча, а старый охотник тем временем вылил на землю бутылку какой-то мутной жидкости. Остальные стояли с отрешенным, хмурым видом, словно в церкви.

– Что это они там делают? – сказала Элизабет.