Дни в Бирме

– Встань, встань! – воскликнул он. – Я этого не выношу. Встань немедленно.

Его всегда ужасало это позорное, презренное раболепство, со склоненной головой, согбенным телом, словно просящим пинка.

Ма Хла Мэй снова взвыла и попыталась обхватить его голени, но он успел отскочить.

– Встань сейчас же, и прекрати этот жуткий вой. Не понимаю, о чем тебе плакать.

Она не встала, а только приподнялась, стоя на коленях и снова завыла, глядя на него.

– Зачем вы мне о деньгах? Думаете, я из-за денег одних вернулась? Думаете, когда вы меня как собаку за дверь выгнали, у меня одни деньги на уме?

– Встань, – повторил он, отойдя на несколько шагов, чтобы она не дотянулась до него. – Чего тебе надо, если не денег?

– За что вы меня ненавидите? – взвыла она. – Что я вам плохого сделала? Украла портсигар, но вы за это не серчали. Вы женитесь на этой белой, я знаю, все знают. Ну и что такого, зачем меня-то прогонять? За что вы меня ненавидите?

– Я тебя не ненавижу. Я не могу объяснить. Встань же, встань, пожалуйста.

Она зарыдала без малейшего стеснения. В конце концов, она ведь была почти ребенком. Она взглянула на него с тревогой сквозь слезы, пытаясь уловить проблеск жалости. А затем – о, ужас, – растянулась во весь рост, лицом в пол.

Не в силах это выносить, Флори закричал ей по-английски:

– Вставай, вставай! Не выношу такого – это же отвратительно!

Она не встала, а поползла, точно ящерица, к его ногам. На пыльном полу за ней оставался неровный след. Она простерлась перед ним, пряча лицо, протягивая руки, словно перед божеством.

– Хозяин, хозяин, – заскулила она, – неужели не простите? Единственный раз, только раз! Возьмите назад Ма Хла Мэй. Буду вам рабыней, ниже, чем рабыней. Что угодно, только не гоните.

Она обвила руками его голени и целовала пальцы ног. Он стоял и смотрел на нее, убрав руки в карманы, и не знал, что делать. В комнату вошла довольная Фло, приблизилась к Ма Хла Мэй и обнюхала ее лонджи. Узнав знакомый запах, она помахала хвостом. Для Флори это было слишком. Он нагнулся, взял Ма Хла Мэй за плечи и поднял ее на колени.

– Поднимайся, ну же, – сказал он. – Больно видеть тебя такой. Я сделаю для тебя, что смогу. К чему плакать?

Тут же она воскликнула с надеждой в голосе:

– Значит, вы меня возьмете назад? О, хозяин, возьмите назад Ма Хла Мэй! Другим не нужно знать об этом. Я останусь здесь, когда придет эта белая, она подумает, я жена одного из слуг. Неужели не возьмете?

– Я не могу. Это невозможно, – сказал он, снова отвернувшись.

Услышав непреклонность в его голосе, она издала резкий, жуткий крик. Она снова согнулась, воздев сложенные ладони, и стала биться головой об пол. Это было ужасно. Но, что было еще ужаснее, что давило ему сердце, это полнейшее бесчестье, низость чувств, прикрываемая этими мольбами. Ведь во всем этом не было ни искры любви к нему. Все эти рыдания и пресмыкания относились лишь к тому положению, что она раньше занимала в его доме, к беспечной жизни, к богатым одеждам и власти над слугами. В этом было нечто столь жалкое, что и словами не выразить. Если бы она его любила, он мог бы прогнать ее с меньшими угрызениями. Нет ничего горше, чем смотреть на унижения того, кто потерял всякое достоинство. Флори нагнулся и обнял Ма Хла Мэй.

– Послушай, Ма Хла Мэй, – сказал он, – я тебя не ненавижу, ты не сделала мне никакого зла. Это я плохо с тобой поступил. Но теперь уже этого не исправишь. Ты должна вернуться домой, а я потом пришлю тебе денег. Если захочешь, сможешь открыть лавку на базаре. Ты молода. Это все неважно, если ты будешь при деньгах и сможешь найти себе мужа.

– Конец мне! – завыла она снова. – Я себя порешу. Брошусь с причала в реку. Как жить после такого бесчестья?

Он держал ее в объятиях, почти ласково. Она прильнула к нему всем телом, пряча лицо у него в рубашке и содрогаясь от рыданий. Он почувствовал запах сандала. Наверно, даже сейчас она думала, что, обвив его руками и прижавшись поплотнее, она могла вернуть свою власть над ним. Он мягко высвободился и, убедившись, что она не собирается опять падать на колени, отошел в сторону.

– Ну, хватит. Тебе пора уходить. И слушай, я дам тебе пятьдесят рупий, как обещал.

Он вытащил из-под кровати жестяной армейский сундук и достал пять бумажек по десять рупий. Она молча убрала их за пазуху. Слезы внезапно прекратились. Ничего не сказав, она зашла в ванную и вскоре вышла, смыв пудру с темного лица и поправив волосы и платье. Вид у нее был хмурый, но не истеричный.

– Последний раз, такин: ты не возьмешь меня назад? Это твое последнее слово?

– Да. Я не могу.

– Тогда я уйду, такин.

– Очень хорошо. Иди с богом.

Он стоял, прислонясь к столбу веранды и смотрел, как она идет по дорожке под ярким солнцем. Она шла, расправив плечи, всем своим видом выражая горькую обиду. Она сказала правду, он отнял ее юность. У него задрожали колени. Сзади неслышно подошел Ко Сла. Он тактично кашлянул, привлекая внимание Флори.

– Что еще?

– Завтрак наисвятейшего стынет.

– Не хочу никакой завтрак. Принеси мне что-нибудь выпить – джину.

Где жизнь, что прежде я живал?

14