Дни, когда все было…

Чтобы нас скорее отогрели на метафизической кухне, разве непонятно! Но пока, если вернуться на дни, месяцы и даже годы назад, – то необходима лишь одна ремарка: Анна мимолетно насторожилась. Взяла на заметку: пускай Данилушка не будет в курсе всех проблем, а то еще помолится сгоряча. И тут же забывала поостеречься! Усыпляла бдительность нежданная персиковость происходящего. Гуляли по Замоскворечью. Падали крупные снежные слитки, горели окна кафе, в которых сидели нога на ногу располагающие к себе статисты. Они – спасибо им! – придавали неторопливый уют картине мира. Важнейшая деталь – окружение. Незнакомцы и незнакомки, остающиеся на фресках наших приключений навсегда. Недаром содержание норовит перетечь в фон, и нередко в любовных историях самые симпатичные – герои второго плана. В общем, снежное, влажное новогоднее преддверие. А гулять с Данилой Дмитриевичем было одно удовольствие. Он хоть и не покровитель, но знаток. По ориентированию на местности у него твердая пятерка. Умел нырнуть от центральных улиц в укромную мякоть города. Туда, где судьба давно не ищет никого за печкой, потому что жильцы здешние уже либо упакованы «от и до», либо ничего им не надо. Сами себе кудесники не от мира сего, старики и дети на убитых квадратных метрах под снос. В стенах трещины. Из одеял, свешивающихся с балконов, лезет вековая вата. В мозгах у аборигенов то ли опилки, то ли золотая стружка. Не понять, как живут эти хоббиты, кто их рожает и выхаживает их, – дееспособный люд не пеленгуется в этих сказочных дырах города.

После приятных скитаний хорошо зайти в кинотеатр «Иллюзион» – и припасть к иллюзиям бесповоротно. Но в старом кино есть пленительный обман. В него приятно окунаться, когда реальность накатанная, как лыжня в Инсбруке, – и не мешало бы ей придать эстетический вектор. У Анны, напротив, назрело мятежное перепутье. Она пряталась за Лелюша, а потом приходилось вылезать из кадра и распутывать свой клубок противоречий с того же места. Пока находилась с Дмитричем, усыплявшим ее маниловщиной, – мерещился правильный выход. Хотя Данила ничего не обещал – только жаловался на Аниных предшественниц. Жаловался любовно, щедро выстраивая для каждой оправдание.

Ему удивительно шло великодушие – как костелу рождественское убранство! Первая любовь – отвергла его без объяснений. Первая жена – изменила ему. Вторая жена… вот ее как раз Анна немного знала и была с ней солидарна, и даже вместе с Данилой энергично жалела о порушенном не своем счастье! Там детки супруги выросли и разлюбили отчима, вот в чем дело. Неразрешимый переплет. Но когда после кино опять нагуляешься по мокрым черно-белым «иллюзионным» набережным, и надо уже домой, и Вадим звонит, который всё знает, потому что с ним решено обойтись по-честному, – будьте вы неладны, высокие отношения! Так вот, в сию минуту роковую так сладко послушаться вкрадчивого Данилиного искушения и присесть на полчасика в укромной кофейне. Всего-то по капучино в кукольной посудинке – и переплет кажется разрешимым. Надо волевым усилием прервать цепь личных неудач. Сколько можно здоровому, честному и доброму мужчине куковать неудачником, потом затворником, а теперь в намеченной перспективе – монахом?! Надо еще дерзнуть, рискнуть, попробовать… Словом, когда с холода заходишь в тепло, уровень оптимизма в крови подскакивает. Любовь требует воплощения. Правильный выход уже не мерещится – он вопиет о себе.

Вадим тоже вопиет. Но ведь он специально такой невыносимый был все эти годы – он втайне хочет, чтобы Анна ушла сама! Тем самым дала бы ему повод еще и покуражиться, сорвать куш сочувствия с безмозглых, кому можно голову заморочить. «Измена! Измена!» – покричат особенно ретивые Кибальчиши. В числе коих – свита собутыльников и особое подразделение барышень, которым Вадик чинил компьютеры. Не их собачье дело, – заранее грозила кулаком Анна. С Данилой Дмитриевичем она расправляла запылившиеся, поблекшие от невостребованности паруса. Правда, по дороге домой вся легкокрылость сдувалась. Вадима пока любила. С ним прожито и понято немало, как некогда пелось… На Страшном суде припоминают не только страшное. С Вадимом тоже поначалу радовали статисты и антураж. Только они были совсем иными. Начиналось в Питере. Гуляли совсем по другим берегам, по другим людям, в другое время года. Был конец мая, и встретились подряд три голые женщины. В предзнаменование чего – неясно. Одна, совсем молодая, пыталась утопиться, сиганув в Фонтанку с гранитного причала. Ее кто-то спасал и урезонивал. Через двадцать шагов другая дама, возраста элегантности, с шикарной седой завивкой, высунулась по пояс из окна, будучи неглиже, и помахала Ане и Вадиму сигаретой. Третья… а вот третья забылась. Может, парила в небе, как любовники Шагала? Это было бы вполне по-петербуржски, как язвила Анжелика. Ведь тут даже птичьи чучела летают, за которыми не уследил однажды Федечка, перейдя из спецкоров в сторожа.