Дни, когда все было…

Следующую сцену Анжелика изо всех сил старалась забыть. Изо всех сил проскакивала на следующий кадр, когда мама рванула к детской кроватке, где спал годовалый ребенок, и с какой-то пастушьей сноровкой подбросила его, одновременно обернув папиной курткой. Получился живой тюк – осталось вскинуть его на плечо, словно барашка. Потом и маму с живым грузом, и Анжелу отнесло к стене, и слышен был только сиплый шепот в ухо: «Хватай его!» Потом толчок – и Анжелика рухнула сквозь стену. Ковер прикрывал вход в другую комнату. В ней сидел мальчонка постарше, года три ему, кажется. Теперь его не скрыть от мрази с ножами. Анжи наконец поняла, что его-то и надо хватать. Накрыв собой ребенка, – молчал ведь, умничка, – она замотала его собственным халатом, слилась с ним телом, стала толстая, неповоротливая, бежать теперь невозможно! От ужаса тоже принялась вопить: «Мадонна, Мадонна!» И Мадонна услышала их. Нет, не персидская красавица с третьего этажа, а Та, другая… Пока хозяйка дома оседала в углу, а толпа убивала отца младенцев, Анжелика с отчаянной, стремительно седеющей матушкой и детьми прорвались к выходу. Вбежав к себе, мать долго не могла запереть второй замок, которым сто лет не пользовались. Он был не нужен до сей поры – не от кого было прятаться…

Когда все было позади, с мамой стало худо. Она долго сипло рыдала, обнимала Анжелику и повторяла: «Ты наш ангел, ангел, ты ангел, ты спасла нас…» Анжела беспомощно гладила мать по голове, пытаясь перекричать ее: «Да при чем тут я? Я же ничего не сделала, это все ты, мама…» А мама ей вдруг совершенно трезво ответила: «Не кричи, детей напугаешь».

– Откуда ты знала, что за ковром второго ребенка спрятали?

– Но я же помню, что у них еще мальчик. И мне ли не знать, что за ковром еще комната, я планировку знаю как облупленную. Ты же помнишь тетю Нину, которая тут жила с сыновьями… такие люди хорошие!

– Их помню, а планировку не особенно. Я бы не сообразила. Мам, ты… так быстро сообразила выдать мальцов за детей Мадонны! Неужели если бы… детей тоже…

– И нас тоже. И нас.

И с незнакомым горестным шепотом уткнула лицо в платок. Семья напротив вселилась сюда не так давно. Родня тети Нины, с которой родители Анжелики успели сдружиться накрепко и писали им письма в другой город… Кажется, только под утро, после всех слез, прибежала Мадонна-соседка и шептала, что надо немедленно уезжать. И забрала своих названых детей, и дала Анжелике полшоколадки. Потому что начались новые слезы. Взрослая девочка, крупный молоденький ангел еще со щенячьей подростковой полнотой, совсем не хотела никуда уезжать. Что за вздор! Нет, она, конечно, собиралась поступать летом на питерский филфак, но родные места сдавать без боя не собиралась. И кому – шайке в черных повязках?! И с какой стати, мама?! Анжелика по молодости быстро исторгла кошмар из визуальной памяти. С возрастом он вернулся со всеми невыносимыми кадрами, но сразу после казался наваждением.

– Мама, ведь нас гораздо больше, чем их!

– Воюют не числом, а умением.

Нас – то есть тех, кто не пойдет убивать. Тех, кто прятал. Тех, кто хотя бы не болтал лишнего. Тех, чьи дети не знали, что писать в пятой графе, – в раю ее и быть не может… Конечно, нас было больше. Почти все мы уехали из лучшего города на земле. С тех пор Анжелика запирала все замки. И в невыносимую минуту заворачивалась в папину куртку и шептала: «Мадонна, Мадонна». Почти «Авессалом, Авессалом». Ей уже никуда было не деться от запыленных белых крыльев. С годами отощала, жирок сошел вовсе, но оставалась крупной красивой птицей, и миссию, принятую в страшный день, никто не отменял.

Впрочем, мама просила ее не откровенничать о драме с чужими. Матушка, желая вырезать невыносимую часть прошлого как опухоль, стала недоверчива и скрытна, особенно к бывшим землякам. С водой выплескивала и ребенка – на всякий пожарный удалила вместе с опухолью много здоровой ткани. Вынесла рай за скобки.