Дни, когда все было…

Кто не ценит слово, тот и дело не делает. Анна мудрость усвоила, но поздновато. Хотя, быть может, надо было с другой стороны заходить: она оказалась банальным объектом мести за Вадимово превосходство? Превосходство, зачем-то старательно предполагаемое Данилой и такое банальное, что о нем даже «Спид-инфо» устало писать. Стыдно ученому-то кандидату завидовать чужой брутальности. Но в ученом жил невротичный подросток, избалованный и недолюбленный одновременно. Подросток жалил очень больно, защищаясь от несуществующих лярв. Это лишь брутальный Вадик мог себе позволить не добивать врага, практикуя половинчатую кару. Как делали это за соответствующую мзду царские палачи, что жили когда-то в Палашевских переулках. Палачи ведь не только умерщвляли – они ведали и более щадящими наказаниями, что сводились к битью батогами по пяткам. Процедура была чревата параличом или сумасшествием для наказуемого, но можно было с истязателем договориться, в смысле забашлять. И тогда он выдавал спасительные куски жести, которые прятали в сапоги. Жесть защищала пятки несчастного, и он отделывался синяками и неделей постельного режима. Так вот, Вадим-мучитель давал подложить жесть. А Данила, светоч гуманитарный и неподкупный, наказывал как будто не так страшно. Подумаешь – словесная иголочка под ноготь! Но – без всякой жести и без аффекта. Трезво и чинно, с сознанием собственной правоты. И кто бы объяснил Анне, чей путь душеспасительнее…

4. Нож для своих

Странное предложение – то самое странное предложение, если ты еще помнишь о нем, Анжелика! – поступило после предательства госпожи Смагиной. Предложение не было утешением, а предательство – предательством, если начистоту. Разве что и Бога считать предателем, который то дал, то взял. Взял – его право. Также и с госпожой Смагиной. Как можно винить ее в том, что она впустила птицу удачи в окно, а потом пернатая, заскучав, вылетела на волю! Остыв после неприятного эпизода, Анна жестко урезонивала свое разыгравшееся эго. Которое, увы, лишь подтверждало принцип «не делай добра – не получишь зла». Нравоучения имели слабое воздействие: натуры человеческая и животная с трудом принимают внезапное пресечение потока того самого добра. Болеют и мстят. Сосуды рвутся от недоумения: как же так, еще вчера сиживал по правую руку от его величества, а теперь на порог не пущают! И ведь правильно делают. Все ради блага Анны Мельниковой, которая иначе пустила бы корни у первой попавшейся помойки. Ведь она ленива. Ей только волю дай – и оседлает «добрый поток», объедаясь бананами и тортом «Муравейник». Внезапный взбрык потока и сбрасывание с корабля современности мобилизуют и концентрируют творческие силы организма. Дают стимул искать новое его величество – ведь, как известно, величества изнашиваются, не сходя со своего трона. А глупые подданные не знают своего счастья быть свободно согнанными с теплого местечка, познать новые горизонты и получить в награду за скитания нечаянную радость.

Так что госпожа Смагина учинила полезное вероломство. О том предупреждали законы мироздания – слишком уж хорошо с ней начиналось!

Любовь Грантовну Смагину, как золотую рыбку, поймал широким неводом Вадим. Надоели ему робкие Анины экспедиции с пакетиком прозы. Для начала неплохо, но долго на мелкомасштабной ниве зависать не стоило, о чем Анне неоднократно напоминалось. Больно нерасторопно она пробивалась к верхним слоям атмосферы. По пути норовила поверить обещаниям разной степени сомнительности. Чуть было не попала в сборник, который собирались издавать аж в Брюсселе. Составитель выглядел преуспевающим щеголем. Правда, подозрительно молодым, с навязчивым румянцем на скулах. Он был похож на выпускника брайтонского колледжа, который надел на важную встречу папино пальто, притом что папа – банкир где-нибудь в Восточной Европе. Что ни говори, фасад бравого молодца выглядел как будто подходяще для того, кто самоотверженно продвигает русскую словесность на Запад. И то, что молодой человек обладал натуральной сочно каштановой мастью, и то, что мог внезапно прервать телефонную болтологию загадочным «все, пока, мне еще встречать делегацию!», и то, что в качестве талисмана носил в портфеле виниловую пластинку «Радионяни», – все это импонировало и увлекало в родной мир грез, в нескончаемый «Иллюзион». Деловой и удачливый культуртрегер (вечно свежее и напористое призвание!) именно таким и представлялся: стремительным и маняще необычным. Анне уже украдкой мечталось, как возьмет в руки элегантную книжку, оформленную в пастельных тонах, и обнаружит в оглавлении свою фамилию. Ей даже были показаны нежные акварели многообещающей художницы, которой было доверено придумать обложку… Сиреневые и пурпурные проблески на телесном, едва зеленоватом фоне – так могла бы выглядеть кожа инопланетянина-подростка.

– А на каком языке будет сборник? – для поддержания разговора поинтересовалась Анна, хотя ответ сам по себе был ясен. Раз Брюссель, значит…

– На бельгийском, – невозмутимо ответствовал культуртрегер.