Дни, когда все было…

Утром – и никогда больше! – я не получила комментариев. Утром было не до этого, а потом не сложилось. И книгу-рукопись я больше в глаза никогда не видела, хотя, представьте себе, скучала по ней. Но потом такое началось! После того как Марсик сбежал от смятенных попутчиков в Польше, он вернулся к своим тщеславным друзьям. Свежий, просветленный. Имел наглость дарить подарки! Маленький кипятильник и сигару, а Насте – брошку с бирюзой. Отлучку трактовал без пафоса: счел упущением, что не довелось спать на варшавских газонах, а места исторические, приятные, и поляки так близки нам, чем Марс был совершенно очарован. Удивительно, что Настя его топором не зарубила. Она почуяла проверку: стерпишь – будем жить дальше, а если проблемы – тогда извини. Штука в том, что она хотела жить дальше. Пусть и зыбко, и ненадежно. Но на Вацлава в тот момент она положиться не могла. А остаться одной было позором – с такими-то данными! Ее бы гипотетически обсмеяли гипотетические подруги. Никаких подруг не было, но ведь «над вымыслом слезами обольюсь». Многие обливаются. Одни в недоумении: я красоты неописуемой, а все одна, почему? Другие наоборот: вот я, голубка серенькая, ничего особенного, а мужики ко мне липнут, спасу нет. Тут не знаю, кому сочувствовать больше, а счастливым обычно дела нет до рожи, они другие. А вообще, мелкая моя мещанская душонка плачет с поверженными, а от победителей нос воротит. Похоже, Настя на глазах меняла касту – из верховной в жалобную, да тут еще Марс подсобил. Не говоря уже о прочих женских постигших ее неприятностях. Но, слава Господу, она быстро забеременела от Вацлава, тут вроде все поправилось, бабушкины страшилки не сбылись, а это всегда приятный стимул.

А Марсик оплошал с картиной. Оплошал еще отчим, все выводя размашисто свою фамилию, а шустряку-агенту пришлось оплошать окончательно. Он не предполагал, что картину будет покупать русский. Заграничный русский, которому, как ни странно, интрига «больной, неказистый, но талантливый отчим – красивая падчерица» понравилась. В России его просто обязаны были обмануть, без мошенничества здешнее сафари бессмысленно, сценарий у ковбоя-обновленца удался. Марс смущенно дивился: какая ж разница буржуину, чью картину он берет, раз она ему приглянулась, речь ведь не о подделках Рембрандта. Дурачина, ты, простофиля, а то как пойдет художник в гору, станет цениться, а буржуин и не прочухает, что сделал удачное вложение, чепуха получится! Русский ковбой начинал раздражаться.

– Вот и славно, что все открылось, вот и чудненько. Тем более что ложь такая невинная, можно сказать, святая, и так хорошо укладывается в рекламный ход! – Марс не нашел ничего лучшего, как заворковать перед покупателем, а то вдруг убьют сейчас же, привет, мол, от русской мафии из Нью-Йорка.

До чего же страхи наши нелепые. Мы тоже однажды затеяли с моим добрым приятелем немного выпить. Еще был кто-то, но мы самыми стойкими оказались, песни пели, рыбу среди ночи купили вкуснейшую с белой мякотью горячего копчения. Вроде ажур неколебимый. И вдруг ни с того ни с сего мне друг мой показался опасным. Чокнутым. Сидит весь тощий, красный и истории неприятные рассказывает. Как одна девушка якобы, которая любит его до разрыва селезенки, живет теперь в глухой псковской деревне, одна в деревянном домике, зимой укутавшись в шалочку ходит к колодцу… Теперь вспоминаю эпизод: ну с грустинкой, но ведь не Хичкок! А тогда мне показалось, что именно Хичкок, ужас засасывающий, и взглядик у приятеля не мутнеет, как положено для нашей кондиции, а ясный, приветливый, понимающий даже, как у маньяка из черно-белого хрестоматийного «Психо», где убийство происходит в ванной комнате и налицо нездоровье режиссера-мэтра. Да шут бы с ним, со своим бы здоровьем разобраться. И я как забоюсь! Хоть к соседям стучи с воплем. Думаю, нет, к соседям не буду, пока он в туалет ходит, я спрячусь. И залезаю под кровать в комнате. На ней остатки компании дрыхнут, какая-никакая, а защита. Тот облегчился, вышел и молча меня ищет. Молча! Был бы в своем уме – позвал бы меня, покричал. А то молчит. А потом спокойно доводит до сведения: выходи, мол, я знаю, где ты. Матка боска! Кошмар достиг критической массы и весь вытек. Устала я под кроватью. Не то чтобы тесно и грязно, но чуть поодаль от меня лежала засохшая кучка кошачьего дерьма. Хоть и засохшая, а неприятно. Я и вылезла. И говорю ему, чтобы дул отсюда немедленно, а то… а то не знаю, что будет. Он медленно обулся и впрямь ушел. Послушался почему-то. Но мы и по сей день дружим как ни в чем ни бывало. Редко-редко и недоуменно вспоминая вечеринку с Хичкоком.