Дневникъ паломника

(Я говорилъ такимъ слогомъ, потому что мои свднія въ скандинавской грамматик крайне скудны, при томъ же мн право было не до красотъ слога).

Вокругъ насъ собралась толпа, привлеченная выраженіемъ ужаса на лиц лакея. Я обратился къ нимъ:

— Мой другъ Б. голова, рыжій… сапоги, желтый, коричневый… пальто, маленькія клтки… носъ, очень, огромный! Есть онъ гд? — Его видть… кто нибудь… гд?

Ни единая душа не протянула мн руку помощи. Они глазли на меня и только!

Я повторялъ свои вопросы все громче и громче, и съ разными интонаціями, стараясь сдлать ихъ понятне. Я просто изъ кожи лзъ.

Они съ недоумніемъ перешептывались, какъ вдругъ одному изъ нихъ, казавшемуся посмышленне другихъ, пришла въ голову какая-то повидимому блестящая идея. Онъ выбжалъ на платформу и что-то закричалъ во всю глотку, причемъ я разобралъ слово «норвежецъ».

Минуту спустя онъ вернулся, очевидно какъ нельзя боле довольный собой, въ сопровожденіи какого-то очень любезнаго съ вида старичка въ блой шляп.

Толпа разступилась, старичокъ подошелъ ко мн, улыбнулся, началъ длинную рчь на скандинавскомъ язык.

Разумется я ничего не понялъ, и это безъ сомннія отразилось на моемъ лиц. Я знаю по скандинавски два-три слова, и пойму, если ихъ будутъ произносить медленно и внятно, — но вотъ и все.

Старичекъ посмотрлъ на меня съ изумленіемъ и сказалъ (по скандинавски разумется):

— Вы говорите по норвежски?

— Немножко, очень плохо… очень.

Мн показалось, что онъ не только удивился, но и обидлся. Онъ обратился къ толп и объяснилъ ей въ чемъ дло. Повидимому они тоже вознегодовали.

Я не могъ понять, почему они негодуютъ. Мало ли людей, незнакомыхъ съ норвежскимъ языкомъ! Почему же я долженъ знать его. Я знаю нсколько словъ; иные и того не знаютъ.

Я спросилъ старичка насчетъ Б. Онъ понялъ мой вопросъ. Спасибо за это. Но хоть и понялъ, а помочь мн не могъ, также какъ и остальные, и я ршительно не понимаю, зачмъ они его притащили.

Не знаю, чмъ бы все это кончилось (я совсмъ одурлъ отъ волненія). Къ счастью въ эту минуту я увидлъ самого Б., который входилъ въ комнату.

Если бы я хотлъ занять у него денегъ, то не могъ бы встртить его сердечне.

— Какъ я радъ васъ видть! — закричалъ я. — Я думалъ, что потерялъ васъ.

— Какъ, вы англичанинъ! — воскликнулъ старичокъ въ блой шляп чистйшимъ англійскимъ языкомъ.

— Да, и горжусь этимъ, — отвчалъ я. — Разв вы имете что нибудь противъ этого?

— Ни мало, — отвчалъ онъ, — если только вы будете говорить по англійски, а не по норвежски. Я самъ англичанинъ, — и съ этими словами онъ ушелъ, видимо раздосадованный.

Когда мы услись, Б. сказалъ мн:

— Вотъ что я вамъ скажу, Д. — вы знаете слишкомъ много языковъ для этого континента. Ваши лингвистическія способности могутъ просто погубить насъ, если вы не обуздаете ихъ. Вы не говорите по санскритски или по халдейски?

— Нтъ, — отвчалъ я.

— А по еврейски или по китайски?

— Ни словечка.

— Наврно?

— Говорю же вамъ, — ни словечка!

— Слава Богу, — сказалъ Б. съ видимымъ облегченіемъ. — А то вы наврно обратились бы въ какому нибудь простодушному нмцу на одномъ изъ этихъ языковъ.

Какъ утомительно путешествовать въ Кёльнъ въ жаркое лтнее утро. Воздухъ въ вагон удушливый. Я всегда замчалъ, что пассажиры на желзныхъ дорогахъ считаютъ чистый воздухъ ядомъ. Запираютъ вс окна и вентиляторъ; никто не хочетъ, чтобъ другому дышалось свободно. Солнце печетъ сквозь стекла. Наши головы и члены тяжелютъ. Пыль и сажа проникаютъ въ вагонъ, садятся на платье, пудрятъ руки и лицо, Мы дремлемъ, пробуждаемся за толчкахъ, и снова засыпаемъ. Я просыпаюсь и вижу, что голова сосда покоится на моемъ плеч. Совстно столкнуть ее, у него такой доврчивый видъ. Но онъ тяжелъ. Я толкаю его на другого пассажира. Ему и на немъ также хорошо. Мы клюемъ носами; поздъ встряхиваетъ — мы сталкиваемся головами. Вещи валятся на насъ съ полочекъ. Мы испуганно озираемся, и снова начинаемъ дремать. Мой чемоданъ обрушился наголову несправедливаго пришлеца въ уголку. (Не возмездіе-ли это?) Онъ вскакиваетъ, извиняется и снова засыпаетъ. Мн лнь поднять чемоданъ. Онъ остается на полу. Несправедливый пришлецъ пользуется имъ вмсто табуретки.

Мы поглядываемъ, сонными глазами, на плоскую, гладкую, безлсную сторону; на маленькія фермы, окруженныя хлбными и свекловичными полями, огородами и садами; на домики изъ дикаго камня.

Вдали, на горизонт, показывается колокольня. (Первое, о чемъ мы спрашиваемъ людей, — ихъ вра: — «чему вы врите». — И первое, что они показываютъ намъ, — церковь: — «вотъ чему мы вримъ.» Затмъ появляется длинная труба (сначала вра, потомъ дла). Дале — куча крышъ, которыя превращаются по мр приближенія въ отдльные дома, факторіи, улицы — и мы възжаемъ въ сонный городъ.

Какіе-то люди заглядываютъ въ намъ въ вагонъ. Повидимому они не особенно интересуются нами, такъ какъ тотчасъ же захлопываютъ дверь и мы снова засыпаемъ.