Дмитрий Гулиа

Задолго до установления советской власти в Абхазии появились литературные произведения, принадлежащие перу «природных абхазцев». В Кутаисе, например, жил и писал стихи на грузинском и русском языках один из светлейших князей Абхазии, Георгий Чачба (в грузинской транскрипции — Шервашидзе): ему запрещено было возвращаться в Абхазию. Петр Маан печатал в «Кавказском журнале», издаваемом в Сухуме, стихи на русском языке. «Я абхазец — горец вольный…» — восклицал он в стихах «Абхазец». «Где б я ни был, край родной — для меня кумир святой». Он же являлся автором пьесы «Махаджир». В газете «Апсны» Гулиа писал: «Один приезжий рассказывал мне в прошлом году, что… в Ростове поставлена пьеса «Махаджир» П. Маана… Ростовские зрители были поражены постановкой, оформлением и красотой сочетания слов и фраз… Когда окончилось представление, все потребовали автора Маана, который создал такое прекрасное произведение… П. Маан очень удачно слагает стихи на русском языке. Несчастьем является то, что он не пишет по-абхазски». Гулиа был одержим мечтой об абхазской литературе. И он прекрасно понимал, что нельзя ее создавать на грузинском или еще на каком-нибудь языке. Абхазскую литературу можно создавать только и только на абхазском, точно так же как русскую — на русском, армянскую — на армянском и так далее. Некоторая неясность в этом абсолютно ясном вопросе вдруг возникла в выступлениях отдельных печатных литературных органов в наше время. Владимир Солоухин был вынужден ответить на это статьей, в которой, в частности, пишет: «Украинец Гоголь писал по-русски и стал таким образом великим русским писателем. Не может быть русской литературы на французском языке, узбекской литературы на литовском, равно как и дагестанской на русском». Я не верю пифагорейцам, но, когда речь заходит о литературе, подчас кажется, что многое странным образом повторяется.

Самсон Чанба пытался писать по-русски, хотя он знал абхазский язык несравненно лучше.

— Самсон, — сказал ему однажды Гулиа, — я читал твою пьесу на русском языке. Мне кажется, что язык ее безлик. Не лучше ли писать на том языке, который знаешь лучше?

Чанба внял совету. По этому поводу Гулиа счел необходимым вставить в одну из своих заметок следующие строки о пьесе Чанба (1922 г.): «Если он ее, так же как и «Махаджиры», напишет по-абхазски, то будет очень хорошо».

1918 год стал для абхазской прозы славным годом — отсюда идут ростки этого весьма показательного для роста литературы жанра. В том году Гулиа написал рассказ «Под чужим небом». Очень немного отыщется в мировой литературе произведений, читая которые люди рыдали бы. А вот «Под чужим небом» ни один абхазец не может взять в руки без волнения. Помню, как в школе вслух читали его: чтецы — менялись каждые пять минут, ибо перехватывало дыхание…

Фабула рассказа столь же несложна, сколь и жизненна… Жили два брата — Мурытхва и Шарытхва. Елкан был сыном первого и племянником второго. Этот джигит разъезжал по ночам на коне и верно служил князю Елдызу. И во имя чего? Из-за одной лишь похвалы: «Молодец!» Молодой человек был не в меру тщеславен, бьющая через край энергия искала себе применения. И князь Елдыз по-своему направлял ее…

Однажды князя арестовали по обвинению в краже коня. Как должен в таких случаях вести себя преданный оруженосец? Брать на себя вину. А князь выручит…

Но не тут-то было: князь не выручил, и Елкан оказался в Сибири. Он там страдает. Он мечтает об Абхазии и, не выдержав сурового климата, погибает…

А Елкан снится своим родителям. Проснувшись, они все утро ведут разговор о нем, только о нем. Здесь перед читателем раскрывается психология наивных и добрых, как дети, людей. Весь аромат рассказа заключен именно в этой наивности, не поддающейся переводу, ибо она пронизывает каждую фразу, каждое слово. Эта вещь настолько национальна по языку, что теряет в переводе почти все. Это все равно, что взять золотую рыбку и посадить в клетку вместо соловья: песни не будет!

На этом примере еще и еще раз убеждаюсь в том, сколь сильна литература, написанная для народа на понятном и близком ему языке. Переводы рассказа имеются. Они печатались. Но они почти не трогают. В 1930 году я попытался перевести рассказ: получилась повесть «На скате», которая связана с рассказом «Под чужим небом» только сюжетом и, пожалуй, еще дальше от оригинала, чем другие, «сухие» переводы.

Абхазская литература явно не стояла на месте. Но и жизнь двигалась вперед гигантскими шагами. Абхазия оказалась отрезанной от России. В Абхазии и Грузии господствовали меньшевики. Надвигался хаос. Но более всего пугал призрак голода. Гулиа пишет: «В 1918 году мне довелось побывать на Кубани, где пылала гражданская война. В качестве одного из представителей абхазского народа я просил хлеба для населения. В Абхазию было отгружено несколько вагонов, но сам я не скоро выбрался оттуда…»

Об этой своей поездке и злоключениях на Северном Кавказе отец рассказывал часто.