Для каждой вещи срок и время (ЛП)

— Красавица, мэм! — Мельбурн снова не сдерживает улыбку: в голосе рядового сквозит замешательство.

— Вы не видели свою девушку восемь месяцев, рядовой, и при этом решили развесить омелу в военном лагере, насчитывающем двести семнадцать женщин и четыре тысячи мужчин, на шестом году мировой войны. — Она смолкает. В столовой стоит гробовая тишина. — Вы полагаете, что вы верно оценили ситуацию, рядовой?

Лицо бойца выдает внутреннюю панику.

— Нет, мэм.

— Так я и думала, — ледяным голосом подытоживает она. — Вольно.

Рядовой тем не менее стоит, вытянувшись в струнку, пока она обходит его и выходит из столовой, и продолжает стоять, когда мимо него проходит Мельбурн — и тот мимоходом хлопает парня по плечу.

— Молодец, — беззлобно говорит он, и у молодого человека опускаются плечи.

— Он не виноват, что он американец, — бросает Мельбурн ей вслед, негромко, чтобы слышно было только ей. Она останавливается и поджидает, пока он поравнялся с ней.

— Я не поддамся сомнительному очарованию веточки полупаразитической флоры, инициирующей бесчисленное количество неловких взаимодействий и навязывающей близость людям, которые в иных обстоятельствах и не дотронулись бы друг до друга! — восклицает она.

— Ну, празднично, — невозмутимым тоном отвечает он и ухмыляется, поймав ее хмурый взгляд. — Вам не кажется, что вы самую малость перегнули палку? — продолжает он чуть погодя, остановившись и подняв взгляд на чернильно черное небо. Даже не глядя на нее, он знает, что она закатила глаза в ответ. — Восемь месяцев, — напоминает он.

— Вы действительно считаете, что развесить по лагерю омелу — это хорошая мысль? — в ее голосе слышится легкое недоумение.

— Не сказал бы. Однако, цитируя ваши же слова — идет шестой год войны. Ребятам не помешает немного радости в этой адской дыре, — бормочет он. — Где ж ее еще вешать. — Он пожимает плечами. — Кроме того, не так уж и далеко Рождество.

Она недоверчиво щурится на него.

— Почему вы так отстаиваете эту затею, сэр?

— Я не отстаиваю, я всего лишь морально вас подготавливаю, потому что вы увидите эту омелу на том же месте завтра же вечером, — ухмыляется он. — Вы ведь знаете, Леопольд обожает американцев. Спокойной ночи, — добавляет он и поворачивает на импровизированную аллею, ведущую к его жилищу.

***

Конечно, он знает, какие ходят слухи, но ему всё равно. И потом, если люди будут думать, что она спит с ним, бригадным генералом Уильямом Мельбурном, они, скорее всего, оставят ее в покое, и он этому более чем рад. Ей и без того достается гораздо больше, чем должно бы, из-за одного только ее пола.

Конечно, он знает, что будут говорить за ее спиной, но оно, пожалуй, того стоит. Она уже распяла не одного неосторожного и успела заслужить достаточно уважения у тех, кто ее знает, чтобы кто-либо всерьез считал, что она всего добилась через постель. Да и имя выдает ее с головой: не секс, так непотизм, так что он рад чему угодно, лишь бы хоть как-то оградить ее. С остальным она справится сама.

О да. Это она умеет.

Один из недавно прибывших бельгийцев, тоже капитан, излишне настойчив и излишне фамильярен с ней однажды вечером. Когда она имеет неосторожность пройти под висящей над дверью омелой и он увязывается за ней, у нее кончается терпение. Мельбурн даже не пытается ее остановить. Бельгиец хромает не меньше суток, и его хромота доносит информацию до остальных лучше, чем что-либо.

Палатку Мельбурна едва не сносит от крика подполковника бельгийцев. Он вызывает ее к себе, она является и встает по стойке смирно, с каменным лицом. В принципе, она ему не подчиняется, поскольку получает приказы непосредственно из Штаба межвойсковых операций, но это его бригада и его лагерь, к тому же она всего лишь капитан, а он генерал и отвечает за нее, поэтому это в принципе его дело тоже.

— Я требую предъявить ей обвинение, господин генерал! — разоряется бельгиец. Представителю страны, которой четыре года назад надрали зад нацисты и которую союзные войска освободили меньше пары месяцев назад, стоило бы вести себя поскромнее.

Мельбурн со вздохом потирает висок. Выражение ее лица из бесстрастного становится разъяренным, и он примирительно поднимает руку.

— Я понимаю ваши чувства, господин подполковник, и совершенно с вами согласен. — Он видит, как на секунду широко распахиваются ее глаза и как она мгновенно отводит взгляд, как лицо ее вновь каменеет. — Я с радостью дам показания на вашем трибунале, поскольку сам был свидетелем инцидента.

Бельгиец растерян.

— На каком трибунале?

— На котором будут судить вашего человека. Как минимум — за нарушение воинской дисциплины.

Бельгиец таращится на него, разинув рот.

— Разумеется, я предоставлю исчерпывающий, подробный отчет о поведении всех участников инцидента и нашему, и вашему командованию.

Бельгиец, лицо которого приобретает весьма нездоровый оттенок красного, поворачивает к ней голову и переводит взгляд обратно на Мельбурна.

— С ней всё в порядке, в то время как мой капитан едва ходит, господин генерал!