Для каждой вещи срок и время (ЛП)

— Решать не мне, — говорит он, понимая, что ответ его звучит пустой отговоркой, хотя это совсем не так. Она сбежала из дома, чтобы сражаться в рядах Сопротивления — с невероятным успехом, судя по тем байкам, что он слышал — прежде чем уступить уговорам родственников вступить в более формализованное и менее опасное подразделение. Она раз за разом доказывала свою компетентность, свою силу — следствие характера, личности и опыта, и он не позволит ей больше так опираться на его советы. Поначалу он принял ее под свое крыло, этот прекрасный маленький фейерверк, воспламеняющий всё на своем пути, но, осознав, на что она способна, кем она в действительности является без своей фамилии, он стал всё чаще отступать в сторону. Теперь она может летать и без его помощи, а он готов на это смотреть.

Наверное. Он вовсе не уверен, что его сердце способно это выдержать. Но он это сделает, потому что это она.

Она опускает глаза, отворачивается, теребит документы.

— Вы примете верное решение, — тихо произносит он, и она снова поднимает на него взгляд. — Как всегда.

Она коротко кивает, и он покидает палатку.

***

— От них нигде нет покоя! — стонет она, плюхаясь за стол рядом с ним. Он, вздернув брови, глядит в проем двери на ярко освещенную столовую рядового состава, значительно более людную и шумную, чем обычно.

— Они наши союзники, — напоминает он ей.

— Мы в них не нуждаемся, сэр, — бросает она, и он окидывает ее пристальным взглядом. Это заведомая неправда, и ей это прекрасно известно.

— Кто это был? — спрашивает он, отхлебывая пиво из своего бокала и сознательно не смотря на нее. Ее взгляд прожигает дыру в его виске, и он слегка поворачивает голову.

Она в ярости, думает он. Она вполне может его ударить. Однако она просто опускает взгляд и крепко стискивает собственный стакан.

— Некто по имени Александр.

Он не спрашивает подробностей. О том, как всё закончилось, он может легко прочесть по пылающему в ее глазах огню.

— Полагаю, Александр уже кастрат, — говорит он. Она так резко поворачивает к нему голову, что он всерьез опасается, не повредила ли она шею. Но она отводит глаза, фыркает, прикрыв рот ладошкой, и содрогается всем телом от безмолвного смеха, и он посмеивается вместе с ней.

***

— Ну нет, — решительно чеканит она. — Нет, — повторяет она раскрасневшемуся, скалящему зубы молодому американцу, стоящему на лестнице у двери, в которую они только что вошли, направляясь из офицерской столовой в столовую рядового состава. — Нет.

Он стоит в трех шагах позади нее, скрестив руки на груди. Ему всегда нравилось наблюдать. Кроме того, этого ей нужно не покалечить, а он уже видит знакомые признаки надвигающейся бури.

— Так Рождество ведь, — отвечает солдат, словно сошедший с плаката, призывающего записаться в армию Соединенных Штатов, и она слегка склоняет голову набок. — Мэм, — поспешно добавляет парень, быстрым взглядом окинув ее плечи, спустившись на несколько ступенек с лестницы и вытянувшись перед ней.

— Да хоть второе пришествие Христа, мне плевать, боец.

— Так просто чуток позабавиться, мэм, — отвечает он и, медленно соображая, что именно ляпнул, меняется в лице. Губы Мельбурна, наблюдающего за ним, дергаются в мимолетной усмешке. Она делает шаг вперед, слегка опустив голову, и у парня от щек отливает вся краска.

— Опаньки, — тихо выдыхает голос у Мельбурна за спиной, и он едва сдерживает смешок. Уж кто-кто, а бедняге Альфреду капитанский норов хорошо знаком. Эта мысль заставляет его обернуться: о, да у нас зрители. Происходящее не осталось незамеченным, и вокруг собралась почти вся столовая.

В глубине души он доволен. Его собственные люди перешептываются, и те, кто знают ее, раcскажут остальным, но одно дело услышать слухи, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Эта группа американцев теперь знает, с кем имеет дело, и так же узнает следующая. Они сами увидят, какова она, эта капитан — эта красивая женщина, у которой больше власти, на которой больше ответственности, чем когда-либо достанется большинству из них, — женщина, которая ни от кого не потерпит неуважения.

— Ваше имя, боец? — Голос гладок как шелк, только на самом деле это вовсе не шелк, а полированная сталь, и Мельбурн внезапно осознает, как он рад, что к нему такой голос вряд ли когда-нибудь будет обращен.

— Рядовой Аарон Ренделл, мэм! — почти что выкрикивает американец, не сводя глаз с точки на стене за ее спиной. Соображает парень, думает он. У него еще есть шансы выжить.

— Откуда родом, рядовой Ренделл?

— Вермонт, мэм.

— Как давно в Европе, рядовой?

— Ставлю полфунта, что дело кончится слезами, — шепчет Альфред, склонившись к его уху.

— По рукам, — шепчет он в ответ. Не кончится, не в этот раз. Не перед ребятами из его части. То ли дело боевая обстановка. Тут же обычное дело, повседневное, дисциплина, уважение к вышестоящему чину. Она жестка и не склонна к компромиссам, но не жестока.

— Восемь месяцев, мэм!

— Я так понимаю, дома девушка ждет?

— Да, мэм! — чуть сбивчиво.

— И как по-вашему, хорошенькая она, рядовой?