Дива

Чтобы посмотреть ему в глаза, приходилось задирать голову, что уже само по себе вызывало дискомфорт. Меня всегда занимало, Большой брат осознанно добавляет такие вроде бы случайные черты в идеальную картину своего общения с окружающими или его все-таки вел инстинкт.

— Ты склонен драматизировать, Солнышко, — постаралась я ответить ровно и спокойно, хотя внутри уже начинало подниматься раздражение. Арджун давил на меня. — Адриан уже пережил тот факт, что я выросла далеко не хорошей девочкой.

Свежие акты не защитили меня от Большого брата.

— И все-таки… — снова завел прежнюю песню Солнышко, но я перебила его со всей возможной решительностью.

— Арджун, оставь свою фальшивую заботу. Пока тебе было выгодно мое общение с Маруа, ты готов был собственноручно впихнуть меня в его объятия. Теперь общение с ним выгодно уже только мне, и вдруг нашему Солнышку пришло в голову поизображать заботу, — с откровенным сарказмом протянула я, не отводя взгляда от лица друга.

Бхатия с укоризной покачал головой.

— Ну и кто из нас двоих драматизирует? — скривившись, поинтересовался Арджун. — Да, я использовал тебя, чтобы месье нами заинтересовался, однако всегда был рядом. И с тобой просто не могло случиться ничего дурного. А теперь ты одна…

Я закатил глаза.

Все-таки подчас милый домашний мальчик Арджун Бхатия, будущий премьер-министр Вессекса, демонстрировал чудеса двуличия, которые присущи настоящему политику.

— О да, теперь я один на один с кошмарным Филиппом Маруа и даже могу с ним переспать, — произнесла я, растягивая слова в той манере, что была свойственна моей матери, когда ей вдруг приходило в голову прочитать мне или моему брату очередное нравоучение. — Вот только о подобного рода событии уже лет пятьдесят никто не говорит, будто оно «дурное». Да здравствует эра феминизма, Солнышко, она принесла с собой половую свободу и для женщин тоже.

Несмотря на то, что сам Солнышко в любовных похождениях себя не считал нужным ограничивать, мысль о том, что я имею права на свободу не меньшую, чем он и осуждать или оберегать меня не стоит вовсе, попросто не укладывалась в голове Арджуна.

Индира порой жаловалась на то, что старший брат то и дело норовил позаботиться о ее «чести», теперь вот и на мою долю выпала часть внимания Арджуна.

— И что же тебе принесет интрижка с Маруа? Или думаешь, он вдруг изменится, станет прекрасным принцем и бросит ради тебя весь сонм своих пассий?!

Одна мысль обо мне и Филиппе в одной постели настолько возмущала Солнышко, который буквально посерел от возмущения, что я уже готова была сама сделать Маруа неприличное предложение, лишь бы посмотреть, как Арджуна в итоге хватит удар.

— Вряд ли во всей земле найдется женщина, которая заставит Филиппа отказаться от разнообразия, — отозвалась я с удивительным спокойствием. — Но интрижка с ним наверняка принесет мне удовольствие, Большой брат. Возможно, этого уже будет достаточно.

На самом деле… Да, этого было бы достаточно для того, чтобы провести пару недель. Маленькое пикантное приключение, о котором приятно вспоминать и не хочется рассказывать даже друзьям, не говоря уже о том, чтобы делиться. Мы, женщины, по своей природе, конечно, создания куда более романтичные и подчас рвемся к Великой любви… Но это длинная и тяжелая дорога, почему бы не сделать на ней передышку?

И пусть мысль эта пришла во многом из-за желания досадить слишком много взявшему на себя Арджуну, она все равно показалась мне на удивление правильной. В конце концов, тот самый идеальный мужчина — мой мужчина — может и подзадержаться, а жить нужно здесь и сейчас…

— Я не хочу, чтобы ты съезжала, — спустя пару минут молчания, не напряженного, а словно бы потерянного, произнес Солнышко. — Это будет… неправильно. Будто мы всерьез рассорились.

Вот только мы как будто бы и не ссорились. Ссориться с Арджуном Бхатией было чрезвычайно сложно, ведь он не позволял подчас и этого — ссориться с собой. И, наверное, именно это раздражало в нем больше всего, он держал ситуацию под контролем всегда и во всем.

— Твои родители расстроятся, если узнают, что о тебе больше некому присматривать, да и Адриан в восторг не придет, — апеллировал к моей любви к семье Солнышко, делая это с такой подкупающей искренностью, что

Я с вызовом вздернула подбородок.

— Рано или поздно им пришлось бы свыкнуться с мыслью, что если возраст девушки уже гораздо ближе к тридцати, чем к двадцати, то она наверняка в состоянии прожить без чьего бы то ни было присмотра.

Разумеется, если бы Солнышко просветил мою семью о том, какой идеей я нынче загорелась, они пришли бы в ужас и попытались бы отговорить, возможно, используя по полной программе весь арсенал манипуляций, в том числе мамины слезы. А плакала моя матушка вдохновенно как лучшая драматическая актриса в мире, красиво, вроде бы очень естественно, однако все в доме знали — она делала это напоказ. Однако несмотря на это знание все равно стоило только по маминым щекам потечь слезам, как и папа, и я с братом готовы были сделать что угодно, лишь бы только она перестала.