Дюна

Вот так котелок песчаной форели![1] Фримены не понимали, что им делать с Кайнсом. Конечно, они знали, кто он. Никто не попадал на Арракис без того, чтобы его досье не просмотрели в подземных твердынях фрименов. Все знали – он слуга Императора.

Но этот иномирянин убил харконненцев!

Взрослые фримены, должно быть, не без недоумения пожав плечами, с некоторым сожалением отправили бы его тень следом за тенями шести убитых. Но трое юношей были еще неопытны и осознали главное: этому слуге Императора они обязаны жизнью.

Двумя днями позже Кайнс объявился в ситче у прохода Ветров. С его точки зрения, все было естественно. Он завел разговор с фрименами о воде, о дюнах, остановленных травою, о рощах финиковых пальм, о канатах прямо в пустыне. Он говорил, и говорил, и говорил.

А вокруг него бушевал спор, о котором Кайнс даже не подозревал. Что делать с этим безумцем? Он узнал местоположение главного ситча. Что делать? Как понимать его безумные речи о рае, которым станет Арракис? Пустая болтовня? Он и так узнал слишком много. Но он же убил харконненцев! Как насчет водяного долга? Какие могут быть долги перед Империей? Но ведь он убил харконненцев. А кто их не убивает? Хотя бы я сам.

Но его речи о расцвете Арракиса…

Ерунда, пусть скажет, где взять для этого воду!

Он сказал, что она здесь, под нами! И спас троих наших!

Он спас троих глупцов, подвернувшихся под харконненский кулак! И он видел крисы.

Решение было вынужденным, и все понимали необходимость его задолго до голосования. Предписания тау определяют поведение людей ситча, вплоть до самых жестоких ситуаций. Выполнить работу послали опытного бойца с освященным ножом. За ним следовали два водоноса, чтобы извлечь воду из тела. Жестокая необходимость.

Едва ли Кайнс обратил внимание на своего будущего палача. Он разговаривал с группой людей, державшихся на почтительном удалении от него. Он говорил и расхаживал взад и вперед, жестикулировал.

– Открытая вода, – говорил им Кайнс. – Будете ходить без конденскостюмов. Черпать воду в прудах! Есть портигалсы!

Перед ним появился человек с ножом.

– Отойди, – сказал ему Кайнс, продолжая объяснять устройство изобретенных им ветровых ловушек. Он обошел стоящего… и… спина его была уже открыта для церемониального удара.

Что происходило тогда в голове несостоявшегося палача, трудно уразуметь. Быть может, он вслушался в речи Кайнса и уверовал? Кто знает? Но поступок его достоин памяти. Его звали Улайет, что означало «старый Лайет». Отойдя в сторону на три шага, Улайет бросился на свой собственный нож, так сказать, «устранился». Было это самоубийством? Некоторые утверждают, что рукой его двигал Шай-Хулуд.

Вот и говори о предзнаменованиях!

И с того момента Кайнсу оставалось лишь приказывать: «Идите туда». И шли целыми племенами. Умирали. Мужчины, женщины, дети. Умирали, но шли.

Кайнс возвратился к своей имперской работе, занялся биологическими испытательными станциями. И в персонале станций стали появляться фримены. Фримен видел там фримена. Они начали проникать в «систему». Подобная мысль даже не приходила им прежде в голову. Инструменты со станций начинали перекочевывать в лабиринты подземных ситчей, в особенности лучевые резаки, которыми было удобно вырезать подземные котловины, – хранилища для воды и потайные ветровые ловушки.

В подземных котловинах начала скапливаться вода.

И фрименам стало ясно, что если Кайнс и сумасшедший, то не совсем, но в той мере, что делает из человека святого. Он стал для них одним из умма – пророков. А дух Улайета вознесся и возвысился среди саду – сонма небесных судей.

Кайнс, прямолинейный, примитивно целеустремленный Кайнс, понимал, что организованные исследования не помогут обнаружить ничего нового. И он создал небольшие группы экспериментаторов, быстро обменивающиеся информацией, для реализации эффекта Тансли. Он разрешил каждой группе следовать собственным путем. Они обрабатывали миллионы крошечных фактиков. Сам он лишь изредка организовывал грубые масштабные эксперименты, чтобы выявить перспективные направления и возникающие сложности.

По всей пустыне проводилось глубокое бурение. Составлялись карты долгосрочных тенденций в погоде, имя которым – климат. Он обнаружил, что в охватывающей весь Арракис полосе между семидесятыми параллелями с юга и севера температуры тысячелетиями не выходили за пределы 254–332 градусов по абсолютной шкале[2], что флора в этом поясе имеет длительные периоды роста, когда температура изменяется от 283 до 302 градусов[3]. Благоприятный диапазон для земных форм, если только удастся решить проблему полива.

«Решит ли он ее? – спрашивали друг у друга фримены. – Когда же станет раем Арракис?»

И словно учитель, объясняющий ребенку, сколько будет, если к двум прибавить два, Кайнс отвечал им: «Через триста или пятьсот лет».