В конце концов он выбрал департамент Сена и выпустил обращение «К трудящимся»: «Я выставляю свою кандидатуру в депутаты; я прошу ваших голосов, вот мои данные. Не считая шести лет обучения, четырех лет работы у нотариуса и шести чиновничества, я двадцать лет работал по 10 часов в день, что составляет 73 000. За эти двадцать лет я сочинил 400 томов прозы — тиражом 4000, проданных по 5 франков том, и 35 пьес, сыгранных по 100 раз…» Он перечислял, скольким людям дал заработок: от книг 692 человека — наборщики, редакторы, продавцы, иллюстраторы, рекламные агенты — получили 11 миллионов 853 тысячи франков, от театра 1458 человек — актеры, охранники, портные, музыканты, костюмеры, гримеры, арендодатели, парикмахеры, уборщицы, билетеры — заработали 6 миллионов 360 тысяч; он не учел бельгийских пиратов и иностранные переводы. Так что трудящиеся, «независимо от того, заняты ли они физическим или умственным трудом», должны голосовать за него. Его обвиняли в безбожии — опубликовал обращение «К пастырям»: «Если и есть среди современных писателей человек, защищающий нравственность, верящий в бессмертие души и славящий христианство, то это я… я полагаю, что народ, который сможет соединить свободу и религию, будет первым из народов…» Соврал про бессмертие души? В мемуарах он в те годы писал: «…не осмеливаюсь сказать, что я в него верю, но надеюсь» — и добавлял, что ему всегда казались странными и неискренними внешние проявления веры. «Церковь — слишком священное место, я чувствую кощунством ходить туда, как другие… Я не могу найти слов и молитв. Что могут люди сказать Богу, о чем просить, если он видит за маской — подлинное лицо, за лицемерием — неуважение?»
В предвыборной программе он провозгласил отмену привилегий, запрет на замену рекрутов, пособия жителям трущоб. Но социалистов в «Месяце» называл врагами. Ламартина тоже начал бранить — за половинчатость. Трудно сказать, что именно в его кампании было не так — наивность, притворство, неумение притворяться, — но на выборах 23 апреля (явка — 84 процента) он получил 261 голос. Страшное унижение. С ним соперничал, в частности, Эжен Лабиш, посредственнейший драматург, известный тем, что на него работали «негры», — не прошел, но голосов набрал в десять раз больше… Гюго, впрочем, тоже в своем округе не прошел. И Жирарден. И Тьер — обалдеть! — не прошел. Вот вам и всеобщее избирательное право…
В итоге в Учредительном собрании оказалось 500 очень умеренных республиканцев (в том числе Барро, Ламартин — слава богу, хоть он-то прошел! — и доктор Биксио), 300 орлеанистов и легитимистов, два родственника Наполеона и всего 80 левых, включая Барбеса, Блана и Этьена Араго, одновременно назначенного руководителем почтового департамента (за полгода этот весельчак ввел в употребление почтовые марки и вообще оказался толковым чиновником). Бланки и Распай не прошли — чересчур левые. (Бланки пытался вытащить людей на улицы 17 марта против Временного правительства и 16 апреля против выборов — не вышел никто.) В целом парламент оказался куда реакционнее, чем ждали: отклонил законопроект о создании министерства труда и запретил политические клубы. Как обычно, вслед за Францией встрепенулась Европа, восстали итальянцы и поляки; храбрый мушкетер Бастид, когда-то приговоренный к казни бунтовщик, а ныне солидный человек, назначенный министром иностранных дел, отказался направить войска в поддержку восставших. Разогнанные клубы возмущались, поляки-эмигранты возмущались; низовые активисты решили 15 мая, когда палата в очередной раз будет обсуждать польский вопрос, устроить восстание, все лидеры отказались участвовать, заговор возглавил Алоиз Юбер, которого многие (но не Дюма) считали полицейским провокатором.