Дюма

Люди не ходили в театр и не покупали лошадей не только потому, что после революции всегда неразбериха и деловая активность падает, но и потому, что финансовый кризис продолжался, а бороться с ним не умели даже теоретически. Гарнье-Паже, министр финансов, повысил налоги — правительство возненавидели, ситуация не улучшилась. Еще хуже с Национальными мастерскими. Их учредили по проекту молодого химика Эмиля Тома: государство всем найдет работу и будет платить одинаковую зарплату, а кому работы не хватит, дадут пособие. Дюма интересовал этот проект и восхищал Тома: он писал о нем во «Французских новостях». В апрельском докладе Мари, министру общественных работ, Тома жаловался, что нашел работу лишь каждому четвертому и что квалифицированных рабочих негде использовать по специальности. Администраторы Национальных мастерских сами чувствовали, что глупо заставлять токаря мести улицу; вскоре установился порядок, когда рабочие утром «отмечались», днем курили, а вечером получали зарплату. Она была небольшая, но ничего не делать соблазнительно, и многие работники частных фирм устремились в мастерские. «Правительство было очень недовольно Тома; в мае прошел слух, что его хотят убить. 15 мая он не сумел удержать 14 000 рабочих от того, чтобы присоединиться к толпе, окружившей Бурбонский дворец».

Тома предложил новый проект: создать профсоюзы, передать рабочим половину собственности предприятий; ему отказали. «Почему? Мы не рискуем предположить, что причиной отказа было намерение формировать из рабочих Преторианскую гвардию, которую по одному слову можно бросить на улицы, чтобы установить диктатуру исполнительной власти…» В конце мая правительство потребовало отставки Тома, потом его отправили в Бордо строить мост: увезли силой и долго никто не знал, где он. Дюма дознался и издал за свой счет брошюру «Разоблачение ареста Эмиля Тома». Парламент 21 июня по предложению Гюго решил закрыть мастерские. Закрыли так же поспешно и необдуманно, как открыли: 150 тысяч человек, привыкших, что их содержат, вмиг оказались без средств. Рабочим от 17 до 25 лет предлагалось идти в армию (шла вялотекущая кампания в Алжире), тем, кто старше, — уехать в деревню. Рабочие 22 июня послали делегатов к Мари, тот им ничего не сказал, 23-го они вышли на улицы. Требовали открыть мастерские, освободить арестованных 15 мая и «учредить демократическую и социальную республику». Было их около сорока тысяч: только четверть бывших работников мастерских, никто из имевших работу к ним не присоединился. Но мы уже видели, что 1–5 процентов населения города легко делают революции. Баррикады, город в дыму, только что посаженные деревья выкорчевали… Чернышевский, который внимательно следил за этой историей, писал: «Массы шли на битву без всяких предводителей; ни одного сколько-нибудь известного человека не было между инсургентами. Чего хотели они? Это до сих пор остается смутно для того, кто не считает достаточным объяснением их мятежа перспективу голодной смерти, открывшуюся перед ними. То не были ни коммунисты, ни социалисты, ни красные республиканцы, — эти партии не участвовали в битвах июньских дней; чего хотели они? Улучшения своей участи; но какими средствами могло быть улучшено положение рабочего класса, если бы он одержал верх? Это было темно для самих инсургентов, и тем страшнее казались их желания противникам; чего же они хотели, если не были даже коммунистами?»

Парламент передал исполнительную власть Луи Эжену Кавеньяку, брату покойного мушкетера, республиканцу, депутату, боевому генералу, воевавшему в Алжире; выбор так же удачен (для правительства), как когда-то выбор Наполеона. Объявили чрезвычайное положение. У Кавеньяка 30 тысяч войска и Национальная гвардия; бои были жестокими (юный студент Жюль Верн писал родителям: «На улицах Сен-Жак, Сен-Мартен, Сент-Антуан, Пти-Пон, Бель-Жардиньер я видел дома, изрешеченные пулями и продырявленные снарядами. Вдоль этих улиц можно проследить за направлением полета снарядов, которые разрушали и сносили балконы, вывески, карнизы…») и длились как всегда три дня, но на сей раз правительство победило. Ничего не получается, если «народ» бузит без поддержки «креативного класса», как и наоборот.

Поначалу все были на стороне Кавеньяка: Ламартин, Гюго, Дюма, Бальзак, даже Ледрю-Роллен и Луи Блан. Но к концу третьих суток ощущения переменились. Убитых от пяти до десяти тысяч, зверская жестокость с обеих сторон, восставшие резали пленных, а национальные гвардейцы, ворвавшись в дом, «зачищали» его, не щадя женщин и детей. Кавеньяка стали называть палачом. 29 июня он сложил диктаторские полномочия, но парламент назначил его премьером и «главой исполнительной власти Французской республики». Из правительства были исключены Ледрю-Роллен и Ламартин, бедный, благородный Ламартин, которому каждая сторона не простила заигрывания с другой…