Дюма

Большая толпа пошла к министерству иностранных дел, где сидел Гизо, Дюма туда же, опять появился какой-то тип с красным флагом, подход к министерству загораживал полк пехоты, «человек с флагом приблизился к офицеру. Что они сказали друг другу? Никто не знает. Внезапно прозвучал выстрел; лошадь офицера окутало дымом, он поскакал прочь с приказом стрелять; вырвались залпы, раздались крики боли, и через пять минут переполненный бульвар Капуцинок был пуст, толпа бежала вниз по улице Мира… Зеваки из окон увидели ужасную картину: 52 убитых и раненых лежали на тротуаре, из них две женщины. Что было причиной этой резни, этого убийства без предупреждения? Как мог отряд вооруженных мужчин открыть огонь по толпе, где были женщины и дети? Офицер, увидев, что стоит один посреди бульвара, в отупении смотрел на мертвых и раненых. Он приказал одному из лейтенантов пойти и объясниться с людьми. Объясниться! Как будто бойню можно объяснить!». Убитых было 17 человек, их погрузили на телегу и повезли по улицам, магазины закрывались, ставни захлопывались. «Катафалк и его эскорт двинулись к редакции „Национальной“ с криками „К оружию! Убивают! К оружию!“. Они продвигались медленно, окруженные толпой. Время от времени крики усиливались, когда человек вставал на катафалке и показывал труп женщины, у которой вся грудь была разворочена снарядом; после того как свет факелов освещал эту картину, он выпускал тело из рук и оно с глухим стуком падало вновь на постель из трупов. Всюду, где проходил кортеж, он сеял месть; ночью она прорастет и назавтра даст урожай… Наконец катафалк покинул бульвары, углубившись в еще освещенные улицы, потом направился в темноту, где ненависть еще ожесточенней, ибо нищета страшней… С этого момента люди хотели уже не отставки правительства, а падения монархии». П. В. Анненков; «Революция была уже сделана: стоило только дождаться утра. Куда девались все страшные приготовления 18 лет, сделанные Лудвигом Филиппом. Все рушилось от подлости самих консерваторов, от деморализации войск, от парижского народа, неудержимого, как только раз снял он с себя цепи».

Ночью король приказал маршалу Бюжо подавить восстание и просил Тьера составить кабинет министров. Тьер, как в 1830-м, выдвинул ультиматум: премьером будет Барро, баррикады не расстреляют. Договорились. «Все мы помним ту странную ночь, когда, казалось, тротуары пульсировали от волнения, и армия мирных, тихих людей разворачивала баррикады…» Утром 24 февраля власти расклеили прокламацию: «Свобода, порядок, единение, реформы; Тьер возглавит правительство». Но забыли послать текст в «Правительственный вестник», и те, кто читал прокламацию, заподозрили ловушку. Тьер потребовал убрать Бюжо, король и на это согласился, но тут ему сообщили, что две колонны рабочих и студентов идут на Тюильри, а два пехотных полка, посланных остановить толпу, присоединились к ней. Барро верхом поехал на улицы, пытался говорить с людьми — его освистали. Тьер сказал королю, что все кончено. Пришел Жирарден — они все теперь открывали дверь к королю пинками — и потребовал, чтобы король отрекся, назначил регента, распустил палату и объявил амнистию политзаключенным. В 11 утра король, когда-то блестящий молодой миллионер, а ныне дряхлый, никем не любимый, — отрекся в пользу внука, графа Парижского, и объявил регентом Елену Орлеанскую. Час спустя Елена с сыновьями поехала в палату; король с остальной семьей бежал из дворца (потом — в Англию). На улицах — беспорядочная бойня; как всегда, никто не мог объяснить, в какой момент и как случилось, что Тюильри взят толпой, а трон выволокли на улицу и сожгли…